Ингрид любит повторять, что ничего в этой жизни не досталось ей просто так, по праву рождения: каждый кусок она выгрызала острыми зубами, вырывала хваткими руками, выцарапывала не всегда идеальным маникюром и не позволяла себе оглядываться назад. Хотя, казалось бы, ей, девочке, рожденной от союза представителей двух сильнейших ведьмовских ковенов, дары судьбы должны были сыпаться в открытые ладони при одной лишь о них мысли, но всемогущая небесная канцелярия распорядилась иначе. Бабушка Ингрид, потомственная наваррская ведьма, вынуждена была бежать вместе со старшей дочерью Изабеллой с родной испанской земли, охваченной охотой на ведьм, в холодную Скандинавию, где один из старейшин пообещал ей протекцию и покровительство. Клановый союз был незамедлительно закреплен браком: семнадцатилетняя Белла вышла замуж за грозного и молчаливого Олафа, и уже через девять месяцев на свет появилась Ингрид - маленький розовый комок, который только и делал, что морщился и кряхтел, но при этом не издавал ни писка. В сущности, это и определило будущий характер девочки: какие бы испанские страсти ни кипели в ее крови, на проницательном нордическом лице не отражалось и сотой доли того, что переживала хозяйка. Семейная идиллия льда и пламени продлилась недолго: как только шведские колдуны прознали, какую магию практикуют их новые союзники, тотчас же предпочли отправить их на костер, чтобы ненароком не прогневить своих северных богов. Малышке Ингрид не было и пяти лет, когда она лишилась матери и бабушки, и именно с этого момента начинается ее история борьбы: нескончаемая, несправедливая и беспощадная. В огненных языках пламени, лизавших тела ее ближайших родственников, девочка заметила внимательный прищур пары глаз - не человеческий и не животный - который преследовал ее днем и ночью все последующие годы. Прах Изабеллы еще не успел развеяться по припорошенной снегом земле, как ее супруг женился снова; а через пару лет мачеха подарила шестилетней Ингрид сводного братишку, что в корне изменило ее положение в семье и в ковене. Отныне она стала занимать место где-то между дальней родственницей, загостившейся на слишком долгий срок, и гувернанткой, на чьи плечи кроме заботы о брате легла еще и львиная доля домашних дел. Может быть, если бы отец уделял ей достаточно времени и, что главное, внимания, судьба Ингрид сложилась бы иначе, но в имеющихся обстоятельствах девочка чувствовала себя такой одинокой и угнетенной, что когда на свой четырнадцатый день рождения те самые прищуренные глаза из тьмы заговорили с ней, у нее и мысли не было игнорировать вкрадчивый шепот. Она знала, кто являлся ее собеседником, знала, откуда мама и бабушка брали свои силы, в конечном счете, знала, на что идет и подписывается - насколько вообще девочка ее лет может осознавать подобный шаг. "Лучше я продам душу дьяволу, чем продолжу прозябать в вечном унижении и унынии", - прагматично рассуждала Ингрид, собирая необходимые ингредиенты для обряда. После того, как у ее души появился новый хозяин, девушка не прожила в ковене отца и года - она сбежала в Стокгольм вместе с бродячим цирком, оставив весточку о себе лишь сводному брату, с которым, несмотря ни на что, с детства поддерживала дружеские отношения. Из столицы Швеции Ингрид отправилась в Копенгаген, Амстердам, Берлин, а после добралась и до Парижа. Работала она кем придется: официанткой, танцовщицей, натурщицей, иногда удавалось договориться с фотографами и продать свои снимки для рекламы. Именно так она познакомилась с Родериком Годфри - весьма харизматичным юношей, обладающим таким же мятежным нравом, как и она сама, что, тем не менее, не мешало ему каждую неделю снимать со счета внушительные родительские переводы. Ингрид не была уверена, влюбилась ли она, с этим ли мужчиной ей хотелось завести детей и прожить остаток своих дней, но скоро девушка констатировала любопытный факт своей беременности, и первой мыслью, посетившей ее, была мысль об аборте. Признаться, она не собиралась ставить в известность Родерика, но неожиданно голос хозяина, молчавший столько лет, сообщил ей, что в этом ребенке - будущее самой Ингрид и будущее ее ковена. "Какого ковена?" - опешив, переспросила 19-летняя девушка. "Ковена, умытого собственной кровью, разбросанного по разным уголкам Европы и дожидающегося того момента, когда истинная наследница духа и веры соберет его воедино", - был ответ. Ей не оставалось ничего, кроме как сообщить о ребенке Родерику, примерить на себя свадебное платье, сказать скоропалительное "Да" и приняться ждать рождения своего первенца, выполняя ставшие на удивление частыми приказы хозяина. Путем сильного внушения супруг Ингрид уверовал в то, что его жена с ребенком оздоровляются в Европе, в то время как он сам фотографировал влюбленные парочки в Париже и вел ничем не обремененную жизнь зомбированного овоща, оборвав всякую связь со своей семьей в Барли Хиллс. Шли годы, один за другим к избранной ведьме присоединялись сторонники, не менее вдохновлённые и одержимые лишь одной идеей: вернуть былое величие и мощь наваррских ведьм. И вот, наконец, хозяин сообщил Ингрид, что время пришло: ковену нужно направиться на запад Англии, где в маленьком городке Барли Хиллс с древнейших времен сохранилась святыня, которая гарантирует своему обладателю небывалое могущество и славу. Была лишь одна проблема: источник энергии охраняет другой ковен ведьм, а сам город кишмя кишит охотниками, но ничто из этого не пугало Ингрид: ведь тот, кто отдал свою душу дьяволу, смерти уже не боится.

Наверное, единственным членом ковена, не испытывающим благоговейного трепета перед Ингрид, является ее сын Рикард, который, впрочем, не выносит, когда его называют полным именем и предпочитает лаконичное "Рик", чем очень злит свою мать, желавшую подобным образом угодить и своим скандинавскими корням, и старинной традиции семьи Годфри, когда имя мальчика обязано было начинаться с агрессивной буквы "Р". Рикард никогда не был агрессивным, хотя окружающие неизменно видели в нем затаенную угрозу: в нордически непоколебимой выдержке и спокойствии, поджарой долговязой фигуре, предупредительно нависающей над собеседником при разговоре, глубоко посаженных, но тем не менее широко распахнутых глазах, которые, кажется, имеют свойство сканировать окружающих словно рентген. Надо сказать, Ингрид бессовестно пользовалась этим общественным мнением и представляла сына не иначе как монстра, терзающего ее чуткое материнское сердце; в ответ на это Рик только молча улыбался и пожимал плечами. Он никогда не выяснял отношений прилюдно и позволял матери плести любую чушь, которая придет в ее голову и покажется уместной в данный момент, зато когда они оставались одни, он предельно четко объяснял Ингрид, что именно ему не понравилось, и от тона этого разговора ее матовая кожа покрывалась неприятными мурашками. Разумеется, она была в силах поставить зарвавшегося мальчишку на место, но не для этого с малых лет она взращивала в нем мужчину - он никогда не приклонит колен ни перед ней, ни перед кем-либо еще. Сказать по правде, лишенная в детстве отцовской любви и внимания Ингрид и знать не знала, как следует растить из мальчика мужчину, но была уверена, что ее методы принесут плоды, потому что она действовала согласно величайшему женскому чувству - интуиции. Хотя отец Рикарда был абсолютно жив и здоров, а кроме того еще и проявлял неподдельный интерес к собственному сыну, Ингрид не позволяла им общаться слишком много: в ее представлении, мальчику было уготовлено будущее бога, чему в таком случае сможет научить его обычный человек, пускай и рожденный в известном роду? Может испортить бытовухой, пристрастить к тому, что в дальнейшем сделает его уязвимым и, как следствие, слабым. Тем не менее, Ингрид также понимала, как пагубно может сказаться на мальчике полное отсутствие мужского воспитания, поэтому в то время, когда они не были заняты воссозданием павшего клана и находились с Родериком в Париже, она закрывала глаза на их маленькие забавы. Несмотря на то, что старший Годфри в свое время сбежал из дома, отказавшись продолжать образование в университете, это это не помешало ему впитать в себя замашки интеллигенции - литература была его страстным увлечением с детских лет, и эту же страсть он передал сыну, поэтому чаще всего они пропадали за обсуждением нетленной классики или же, напротив, новинок современных авторов, оставаясь равнодушными к классическим мальчишеским слабостям типа спорта или рыбалки. Больше дурного влияния отца Ингрид боялась только того, что ее сын попадет во власть какой-нибудь вертихвостки; кому как ни ей знать, что при желании могут вытворять барышни с мужскими сердцами. Однако, в этом плане Рикард не приносил никаких беспокойств: был холоден, насмешлив над любовными драмами сверстников и настолько далек от обсуждения длины юбок и размеров груди, что в какой-то момент Ингрид даже стала беспокоиться, не упустила ли сына в какой-то из периодов взросления. Однако, совсем скоро ее опасения были развеяны, и то время Ингрид вспоминает с неподдельным содроганием и ощущением ужасающей растерянности. Она, носительница сильнейшей магии, ничего не могла поделать со вполне земным чувством своего сына, и, что самое отвратное, смерть объекта его воздыхания только обострила бы душевные терзания. История заключалась в следующем: до выпускного класса Рик находился на домашнем обучении, однако, в последний год настоял на том, что все-таки хочет пойти в школу. Ингрид не вникала в его мотивации, потому что была слишком занята делами ковена, а точнее поиском его членов, да и в общем-то решила, что такой поворот событий всем только на руку: Рикард будет получать всестороннее образование, а она сможет не отвлекаться на контроль за ним и приходящими преподавателями. Ох, если бы только Ингрид тогда знала, как жестоко она ошибается и сколькими бессонными ночами выльется для нее желание пойти легким путем! Семнадцатилетний юноша влюбился в одну из лицейских преподавательниц, причем влюбился с такой силой, что это напоминало скорее одержимость, чем первое светлое чувство: он потерял сон, аппетит, если и разговаривал с кем-то, то только о предмете своих чувств, иначе затравленно молчал или огрызался. К его отчаянию, избранница оказалась не только замужней дамой, но и мамой очаровательной пятилетней малышки, поэтому предложения Ингрид помочь сыну магическим путем тот категорически отвергал. Такие светлые порывы изрядно волновали женщину, но проблема решилась неожиданно без ее участия: она давно, правда без особых успехов, пыталась развить в сыне дар вмешательства в чужое сознание, контроля чужих мыслей и чувств, и именно в момент сильнейшего эмоционального потрясения он раскрылся в полной мере. Сам того не осознавая, Рик стал проникать в разум своей преподавательницы, причем делать это так жестоко и искусно, что через несколько недель женщина убила мужа и дочь, а после покончила с собой. Рикард не в силах был поверить, что совершил подобное: он еще больше закрылся от окружающих и общался только с матерью, которой едва удавалось скрывать восторг от развивавшейся способности сына. Ингрид не сомневалась: именно так хозяин показывает, что готов действовать через ее сына, а это значит, что главный защитник у него уже есть.

Только ленивый не называл брак родителей Катарины мезальянсом: где это видано, чтобы блестящий студент медицинского факультета женился на простой служанке, которая и французского языка то толком не знает? Уи, бонжур, оревуар - вот вам и весь словарный запас синьорины Мерседес, да только как бы завистливые взгляды не косились в сторону этой пары, какие бы глубокие дыры не прожигали в их спинах - испанка только горделиво задирала подбородок и рассекала толпу походкой от бедра, держа под руку новоиспеченного жениха. В пансионе, где она работала и где, собственно, познакомилась с будущим супругом, о ней знали немного, главным образом потому, что девушка была очень молчалива: круглая сирота, Мерседес появилась в Лионе несколько месяцев назад и быстро нашла себе кавалера. Да еще какого! Талантливый выпускник медицинского факультета, Арно Бертран, все годы своего обучения не очень-то обращал внимания на девушек, будучи целиком и полностью поглощенным медициной, хотя барышни не давали ему прохода: он не только обладал привлекательной внешностью, но и был выходцем из весьма состоятельной семьи. "Ох, приворожила, небось, чертовка", - вздыхали сбитые с толку сплетницы, и даже красота Мерседес не была для них достаточно убедительным объяснением происходящего. На самом деле, досужие языки и не представляли себе, как близки были к правде - точнее, как близки могли бы быть, если бы факт приворота был доподлинно известен. Дело в том, что даже сама Катарина и по сей день не знает, любил ли мать ее отец искренне или же это умело вылепленное чувство было навязано ему талантливой ведьмой, а уж тот факт, что Мерседес была потомственной ведьмой, не был для девочки секретом с самых ранних лет. Будучи беременной, мадам Бертран очень переживала, что на свет появится мальчик, ведь она совершенно не знала, как будет его воспитывать и, главное, передавать свои знания и умения, поэтому когда акушерка поднесла к ее лицу здоровую крепкую девочку, Мерседес вздохнула с облегчением. Молодая семья прожила во Франции недолго: в сущности, ровно столько, сколько потребовалось Арно для того, чтобы закончить клиническую ординатуру по общей хирургии, а после ни для кого не стало новостью, когда Бертраны улетели в Анголу, где глава семьи собирался реализовать себя на поприще спасения людских жизней. Кто-то мог ожидать, что его амбициозная супруга будет против переезда в страну третьего мира, но она горячо поддержала Арно в этом благом начинании, едва сдерживая внутреннее ликование: наконец она сможет добраться до истоков сильнейшей магии вуду и собственными глазами увидеть древние ритуалы. Катарине было пять лет, когда она ступила на землю Анголы и почувствовала контраст между той жизнью, которую она вела ранее и той, которой придется жить сейчас. Нежная светлая кожа, доставшаяся ей от отца, тяжело переносила палящие солнечные лучи, и без того кудрявые волосы от повышенной влажности стали еще больше завиваться, ну а мама, посвящавшая в Лионе все свое время ей одной, теперь постоянно находилась в разъездах, поручив Катарину вниманию и заботам темнокожей гувернантки, которую привезла, кажется, из самих джунглей. Намиба, рожденная в племени Мдаби, знала по-французски не более, чем когда-то сама Мерседес, но малышку Кати полюбила с первого взгляда, а уж общий язык они как-то нашли, и потребовалось на это на удивление не много времени. Гувернантка и ее маленькая воспитанница разучивали какие-то странные для девочки тексты, рисовали неизвестные символы, на несколько дней уходили в походы, собирая особенные травы. "Запомните, крошка Кати, это растение можно срывать только при полной Луне", - поучала Намиба свою ученицу, пока та сидела подле нее на корточках, внимательно сощурившись. Арно все еще был с головой поглощен медициной, старался помочь всем и каждому, так что ему не было дела, где неделями пропадает жена и почему вместо французской эмигрантки она пожелала взять в гувернантки для дочери местную жительницу: все были живы, здоровы, не предъявляли ему претензий, и его это предельно устраивало. Что же касается Мерседес, она нашла Намибу, как говорилось выше, в древнем племени Мдаби, со времен своего образования исповедовавшим вудуизм, а после того, как договорилась с женщиной о воспитании дочери, заняла ее место - раз в несколько месяцев она приезжала к мужу и Катарине, проводила с ними время, а потом снова пропадала. "Я путешествую и изучаю африканскую культуру", - объясняла она и получала благословение и деньги Арно. Незадолго до того, как Кати исполнилось шестнадцать, ее мать подхватила лихорадку и скончалась за пару дней - ее тело было захоронено по обычаям племени, где она прожила много лет. Намиба с Катариной приехали туда, чтобы почтить ее память, и именно там, у могилы матери, темнокожая наставница рассказала девушке, чего Мерседес ожидала от дочери и что хотела ей передать. На руках у нее оказались множество заметок, сделанных рукой умершей, ветхих манускриптов и книг, а также артефактов, которые ей удалось не только собрать в Анголе, но и привезти с собой еще из Испании. Катарина знала, что в скором времени мать собиралась искать свою подругу Изабеллу, которой удалось бежать с родной земли в холодную Скандинавию и там найти убежище - что же, теперь это ее крест, и она доведет начатое до конца, чего бы ей это ни стоило. Катарина была первой и единственной, кто сам нашел Ингрид, а не был вытащен ею за шкирку из жерла жизненного дерьма, поэтому ее место в ковене определяется как одно из влиятельных и ближайших к главе. Кати очень ревностно относится ко всем, кто пытается оказать влияние на ее подругу и всячески старается оградить ее от всего, что может помешать ей в вознесении наваррских ведьм на вершину былой силы и славы. Ингрид и Катарина считают себя даже не подругами - скорее, сестрами, потому что дружба матерей, бабушек и их собственное воссоединение через столько лет - ничто иное, как зов крови, а люди, в чьих жилах течет одна кровь, готовы пойти друг за друга не только на смерть, а еще дальше.

Родерик Годфри, как никто другой, может рассказать вам, каково это, быть вторым: во чреве матери, в наследственной иерархии, даже в постели собственной жены. Никто и никогда не указывал ему на его место или тем более очередность, но то ощущение, что кому-то другому всегда выказывается предпочтение, будет преследовать Родерика всю жизнь, до самого последнего вздоха.
Старший брат, Ричард, часто шутил, что даже обогнать сестру при рождении у младшего не вышло: он появился на свет несколькими минутами позже, в отличие от своей молчаливой предшественницы огласив родильный зал громким плачем, будто бы расстроившись собственному опозданию. Рождения близнецов ждала в большей степени мать, потому что очень хотела дочку, а отец, четыре года назад удовлетворившись появлением сына Ричарда, отнесся к малышам скорее сдержанно - таким образом, в раннем детстве Родерику не досталось той сумасшедшей любви и внимания, которыми обычно окружают долгожданных наследников, хотя и сказать, что к мальчику относились сухо и строго, нельзя. С годами сложилось так, что всеобщей любимицей стала Линнея, старшая из близнецов, а основные надежды и ожидания возлагались на Ричарда, старшего сына, Родерику же никак не удавалось найти собственную нишу в семье, поэтому он завоевывал внимание не ласковым поведением и хорошими оценками, а безостановочным бунтом, временами сводившим с ума каждого из родственников. Пожалуй, единственным человеком, с кем мальчику удавалось поддерживать близкие и доверительные отношения, была его близнец Лина, на чьи хрупкие плечи с малых лет легла работа миротворца. Если бы не эта нерушимая связь, соединяющая их будто бы пуповиной, Родерик бы ушел из семьи гораздо раньше, не дожидаясь окончания школы. Что касается учебы, он никогда не был одним из отстающих, но и гениальностью, которая бы вынудила преподавателей закрывать глаза на его вызывающее поведение, мальчик наделен не был. Возможно, если бы каждый встречный и поперечный не ставил ему в  пример старших брата и сестру, Родерик бы сумел преодолеть лень и гордыню, но постоянные понукания только ожесточили его, заставляя выставлять напоказ свою обострившуюся в переходном возрасте индивидуальность. В семнадцать младший Годфри покинул родительский дом, взяв с собой лишь смену одежды, фотоаппарат и несколько любимых книг. Решительного настроя и взрослости хватило примерно до Лондона - там карманные сбережения стали стремительно кончаться, и Родерику пришлось связаться с Линней, чтобы та, в тайне от родителей, выслала ему денег. В течение года молодой человек путешествовал по Европе, заводя интересные знакомства и все больше проникаясь фотографией, но в конечном итоге осел в Париже, плененный картинами, который в своих произведениях описывали Ремарк и Гюго, и именно здесь Родерик познакомился со своей будущей женой Ингрид. Она могла показаться одной из тех хорошеньких девушек, которые в столице моды не могут мыслить ни о чем кроме модельной карьеры, однако в ее взгляде, походке и вышколенной осанке читалось что-то царственное и в то же время отрешенное от общей толпы одинаковых девиц. Родерик зарабатывал на жизнь фотографией: искал интересные кадры, пейзажи и типажи, а после продавал их прессе или агентствам, и одной из его моделей стала Ингрид. Их роман разгорелся словно костер летним вечером, то и дело выбрасывая в плавящийся воздух снопы искр, и когда через несколько месяцев девушка заявила, что беременна, Годфри как будто окатили из чана ледяной водой. Их разница в возрасте в почти пять лет показалась ему поистине огромной, и если раньше это только возбуждало, то сейчас он явственно ощутил, что избранница гораздо опытнее и мудрее него, и повидала в жизни столько, сколько ему и не снилось. Родерик понимал, что не готов стать отцом ни в каком из аспектов, да, на комфортную жизнь тех денег, что присылала Линнея, хватало, но о том, чтобы прожить на них втроем, и речи не шло. Преодолевая сомнения, он изложил все это Ингрид, но та оказалась неожиданно спокойной, как будто и ждала такой реакции, а после мягко взяла его за руку и сказала: "У нас все получится. Нам помогут". Вместе с теплом ее ладони в Родерика перетекала какая-то всеобъемлющая уверенность, жизненная сила и стойкость, которая будто заполнила его изнутри, и он только послушно кивнул. Было совершенно неясно, почему же он согласился, но, что удивительно, задаваться этим вопросом ему не хотелось - тревоги покинули его, и каждый день, проведенный рядом с Ингрид, которая к тому моменту уже стала законной супругой, казался ему сказочно прекрасным. Рождение сына, которого по семейной традиции Годфри напекли Рикардом, только упрочило уверенность юного отца, который для увеличения заработка решил заняться съемкой разного рода торжеств, основав в Париже небольшое, но зато абсолютно свое дело. Через пару лет Ингрид так же мягко, как и тогда, будучи беременной, заявила, что им с сыном нужно много путешествовать, чтобы поправить здоровье и набраться сил. Родерика снова ничего не смутило, он только согласно кивал и просил жену вернуться побыстрее. Она возвращалась - иногда раз в месяц, иногда ее отсутствие затягивалось на полгода, но вместе с ней всегда приезжали незнакомые люди, которым в итоге она уделяла больше внимания, чем ему. У Годфри было ощущение внутреннего раздвоения, когда головой он понимал, что происходящее ненормально, но тело отказывалось как-то на это реагировать. Когда Рикарду пришло время идти в школу, Ингрид категорично заявила, что мальчик будет учиться на дому, и муж снова не смог ничего возразить ей, хотя и считал, что среди детей сыну будет лучше, но с другой стороны такой решение означало, что он чаще будет оставаться с ним, когда супруга будет уезжать, и Родерик смолчал. Триггером, прервавшим многолетнюю покорность, стал случай, произошедший как-то ночью; задержавшись на работе, мужчина зашел в собственную спальню и увиденная картина шокировала его до глубины души: на кровати лежала нагая Ингрид и создавалось четкое ощущение, что именно сейчас она является участницей сумасшедшей оргии, только вот никого кроме них двоих в комнате не было. Родерик попытался позвать супругу, как-то одернуть ее и вернуть к реальности, когда неведомая сила отшвырнула его к стене, и он потерял сознание. "Ингрид, ты ведь моя жена, ответь мне, что здесь происходило!" - кричал мужчина следующим утром. "Я уже давно не только твоя жена, дорогой", - был ответ.

Доказательство того, что любое действие влечет собой соответствующее противодействие, было выяснено задолго до классических законов механики Ньютона, когда Адам и Ева вкусили запретный плод и за свою непокорность были изгнаны из Эдема. Наверное, сопоставлять науку, религию и оккультизм так же сложно, как и сложно человеку слабому духом управлять способностями, будь то умственными, финансовыми или магическими, поэтому совершенно неудивительно, что мать Клары, потомственная наваррская ведьма Кармен Перальта, закончила свою жизнь на самом дне, едва не утащив за собой маленькую дочурку. В отличие от многих себе подобных она ни от кого не бежала и даже не скрывалась, лишь от скуки переезжая с места на место в поисках приключений. Дело в том, что Кармен обладала очень действенным оружием, не раз спасавшим ее хорошенькую шкурку, и заключалось оно в воистину дьявольском очаровании, перед которым не мог устоять ни один мужчина. Никаких шуток, вы не ослышались: девушке не требовалось зелий, отваров и специальных ритуалов, один ее взгляд, одно усилие воли, и к ее ногам падали даже стальные семейные моралисты. Одно но: если ведьма сама влюблялась в объект, ее чары тут же рассеивались и начинали действовать против нее самой, постепенно сводя с ума и заставляя попадать в зависимость от возлюбленного. Нетрудно догадаться, сколько очарованных охотников попрощались с жизнью во сне, когда после сладкой ночи любви Кармен перерезала им глотки их же оружием, а после упархивала навстречу новому дню. Несмотря на то, что ведьм, подобных ей, в древности называли шлюхами дьявола с каменными сердцами, горячая испанская кровь всегда давала знать о себе, и с легкостью путала карты расчетливых барышень. С Ирвином девушка познакомилась в одном из шумных баров Дублина, когда, только встретившись взглядом, поняла, что пропала. Благодаря яркой внешности Кармен удалось затащить избранника в постель, и даже не единожды, но с каждым днем она все явственнее ощущала, что это не то; не получая должной отдачи, она срывалась раз за разом, пускалась в крик и слезы, и в конце-концов в сердцах выложила Ирвину всю правду о себе. Сначала он не поверил, но, сопоставив все факты, пришел к выводу, что такой дар любовницы и ее безоглядное обожание можно выгодно использовать. Кармен знакомилась с состоятельными мужчинами, за вечер влюбляла их с себя, а Ирвин во время их развлечений подчищал карманы, машины и сейфы незадачливых голубков. Власти вышли на них примерно через полгода, тогда ведьма уже была беременна Кларой - девочка родилась в неволе, и прямо оттуда отправилась в приют. Она никогда не узнает, что через пару месяцев после того, как первая семья удочерит ее, биологическую мать найдут повешенной в собственной камере на куске простыни.
Кому-то везет с приемными семьями, а кто-то чувствует себя лишним с новыми родственниками еще до того, как они успевают покинуть стены казенного дома - к сожалению, Клара является представительницей второго типа сирот, и, наверное, поэтому чувство ненужности одолевало ее столько, сколько она себя помнит.  Одни супруги, взявшие девушку к себе еще малюткой, были заинтересованы только в уменьшении налогов и государственных дотациях, другие были одержимы общественным мнением, третьи пытались с помощью ребенка из приюта заглушить смерть родной дочери - этот список можно перечислять достаточно долго, но вся суть в том, что никому из усыновителей не было дела до Клары и того, что происходило в ее душе. Девочка же, в свою очередь, тоже не тянулась к новым родителям, будто чувствуя не только фальшь в их отношении, но и скрытые мотивы - именно поэтому ни в одной семье она не смогла прижиться. Единственным человеком, к которому Клара прониклась родственными чувствами, стал Марк Доусон, вместе с супругой взявший опеку над девочкой, когда той было четырнадцать. Взаимная привязанность подростка и симпатичного мужчины средних лет быстро стала поперек горла окружающим и в первую очередь, разумеется, миссис Доусон. Клара не понравилась ей с первого взгляда, но чувство вины за бесплодие перед мужем взяло свое, и первое время Тэмми даже казалось, что она стала проникаться чувствами к девочке, но ровно до того момента, как в той стали просыпаться ведьмовские чары, о которых она и понятия не имела. В отношениях Клары и Марка не было и намека на инцест, но дьявольское очарование уже вполне оформившейся девушки взяло верх, и в один из вечеров Тэмми застала супруга срывающим одежду с совершенно оцепеневшей дочери. Клара снова была возвращена в приют, словно бракованный товар, но на этот раз надолго задержаться в одиночестве ей не удалось - директор сообщил, что ею интересовалась некая Ингрид, назвавшаяся дальней родственницей девушки по материнской линии. При личной встрече женщина с пронзительным взглядом рассказала Кларе о ее прошлом, настоящем и возможном будущем, где ей предстояло стать частью ковена, в котором для нее была приготовлена одна из ведущих ролей. "С твоей способностью получить полный контроль над этим мужчиной - раз плюнуть. Нужно только подготовить достойный плацдарм", - и Клара отправилась изучать искусства в парижскую академию, после окончания которой оказалась в небольшом городке Барли Хиллс, где по рекомендации ректора ей было отведено место помощницы хозяина местной художественной галереи Ричарда Годфри. Девушка опасалась, что босс окажется потным толстосумом с проплешиной на макушке, но ее ждал большой сюрприз, и вместо того, чтобы влюбить мужчину в себя, она влюбилась сама, а следовательно, ее магия оказалась бессильной. Единственное, что удалось сделать испуганной и сбитой с толку Кларе - соблазнить Ричарда, причем сделать это фактически на глазах его жены, что повлекло за собой оглушительно громкий развод, в центре которого оказалась она сама. Лидия грозилась стереть ее с лица земли, Ричард же качал головой и говорил, что не бывать такому - для него это стало делом принципа, потому что бывшая супруга смешала с грязью и его. После полугода судебных тяжб Годфри устроил любовницу ведущей обзора культурных новостей на местном телевидении, и на этом его вклад в судьбу девушки завершился; Кларе пришлось стать местной телезвездой и с внутренним содроганием ждать, какое же поручение от Ингрид для нее будет следующим.

Если бы маленький Ингмар знал, что той темной ночью, когда сестра покинула его комнату, как всегда спешно поцеловав его в лоб сухими тонкими губами, она уходит насовсем, и что увидеться им не суждено еще много-много лет, он бы тут же вскочил с кровати и побежал за ней даже в пижаме и босиком. Утром он найдет записку, где Ингрид сбивчиво объясняет причины своего побега, и щемящая между строк вина, такая не свойственная этой девушке, заставит будущего главу скандинавского ковена наступить на горло собственной гордости и просить помощи у отца - поникнув головой и фактически став на колени - вернуть мятежную девчонку в лоно семьи, разумеется, наказав по всем статьям, чтобы более не повадно было так поступать. Но что позволительно в десять лет, становится совершенно неподобающим в сорок, тем более, когда каждый твой поступок осуществляется на виду у всего ковена, а затем бурно обсуждается и перевирается. Олаф отстоял жизнь дочери, когда ей было пять и ее мать с бабкой отправились на костер за пособничество дьяволу - мужчина справедливо заметил, несмотря на настоятельные советы старейшин казнить и девчонку, что дитя не может быть виновно в ошибках своих родителей и, как следствие, не может нести за них ответ. Олаф посчитал, что смирение духа будет для Ингрид достойным испытанием - и если скандинавская кровь возьмет в ней верх, то в день совершеннолетия девочке будут возвращены все полагающиеся права наследницы и его первенца. И до сих пор она оправдывала ожидания своего отца: была выдержана, терпелива, ласково обходилась с братом и была для него ближе матери. Но раз она приняла такое решение - значит, непокорность жила в ней все эти годы, значит, наваррская кровь победила, и снова ставить свое слово и имя под сомнение Олаф не захотел. Он отказал сыну, строго-настрого наказав ему не говорить о прощальной записке Ингрид даже собственной матери, а сам на вопросы о пропавшей дочери лишь пожимал плечами да горько вздыхал. Через пару месяцев разговоры о беглянке поутихли, и только Ингмар каждый вечер перечитывал ее послание, написанное витиеватым размашистым почерком, и все никак не мог понять, как же сестра смогла променять его, их размеренную и комфортную жизнь на бродяжничество и сомнительные авантюры. Разум мужчины сотворен так, что рано или поздно, при несостоятельности логических объяснений, он переходит к отрицанию и обвинению: в случае Ингмара годам к шестнадцати он уверился в мысли, что отец был таки прав, когда не стал разыскивать Ингрид, что она их бросила, что променяла его на целое ничто, а значит, брат никогда не представлял для нее реальной ценности. Как только он искренне смирился с этой идеей, жить стало намного легче, и на определенный срок мысли о сестре оставили его голову. После получения общего образования в одной из местных школ, Ингмару полагалось много времени проводить со старейшинами, постигая все тонкости обрядовой магии и готовясь к будущему вступлению в ранг главы ковена, однако юноша проявил изрядное упорство, заявив, что хочет продолжить обучение в университете и только потом, может быть, подумает о своих обязанностях как наследника. Пока его отец был еще в полном здравии, Ингмару хотелось посмотреть мир, встретить новых и интересных людей, расширить свой кругозор, а кроме того, его действительно привлекало устройство человеческого тела, и он серьезно собирался приступить к изучению его классических канонов. Ингмар без особого труда поступил на факультет фундаментальной медицины Стокгольмского университета, уехав от дома достаточно далеко, чтобы оградить себя от возможных посещений родственниками, и именно там началась новая глава его жизни, которую он, быть может, и признает ошибочной, но тем не менее вспоминает о ней с особой теплотой. Студенческая жизнь увлекла юношу с головой: шумные вечеринки, красивые девушки и полное отсутствие всяческого контроля сделали все возможное, чтобы он напрочь забыл об академической успеваемости. Со своим спасением в лице будущей жены он познакомился, когда в последние дни перед экзаменом штурмовал библиотеку в тщетных попытках выучить все и сразу. Рене была студенткой по обмену и ей хватило пяти минут общения с Ингмаром, чтобы влюбиться в него по уши. Надо сказать, ее чувство было полностью взаимным, и уже через насколько месяцев молодые люди стали планировать свадьбу и счастливое совместное будущее. Первое препятствие их ждало на летних каникулах, когда они приехали к родителям Ингмара для знакомства - Олаф, конечно, поулыбался девушке, но оставшись с сыном наедине, твердо сказал ему, что ни о какой женитьбе речи идти не может. Младший Бьерг понимал, что отец слов на ветер не бросает, но, подумав, в конце-концов пришел к выводу, что вода камень точит - со временем отец успокоится и примет Рене. Если, конечно, он хочет, чтобы Ингмар тоже принял на себя обязательства наследования. Возможно, молодой человек был прав, но нам не дано знать этого с точностью, потому что на выпускном курсе университета у Рене диагностировали агрессивную форму онкологии, и она сгорела за пару месяцев. На ее похоронах Ингмар наконец осознал, как бессильна традиционная медицина, как она еще противоречива и несовершенна, и тогда же он решил, что пойдет до самого конца, чтобы научиться обманывать смерть. После получения диплома он вернулся домой и уже на основании полученных классических знаний начал изучать старейшие манускрипты скандинавского врачевания. Очень скоро Ингмар понял, что в имеющихся рамках ему тесно, и он прошел просить разрешения отца о заимствовании  заклинаний и рецептов зелий из других культур, на что получил категорический отказ. "Тебе не стоит так глубоко вникать в целительство. Ты не будешь этим заниматься", - отрезал Олаф нахмурившись. "Уверен, это не тебе решать", - спокойно ответил Ингмар и, собрав вещи, покинул ковен. Наверное, так было угодно фатуму, чтобы брат и сестра встретились через двадцать лет, поменявшись местами: на этот раз, надежный тыл был у Ингрид, и она, поборов влажный блеск в глазах, предложила Ингмару присоединиться к ней: "Я помогу тебе во всех начинаниях. Просто доверься мне". И он доверился.

Габи Солер родилась на бесконечных просторах Новой Зеландии, в прибрежном поселке Истборн, куда ее родители, ревностные протестанты, иммигрировали из Англии в поисках лучшей жизни. Из своего детства она помнит немного: как отец, сжимая ее крошечную ручку своей широкой ладонью, шел с нею по берегу океана, и как горячо молилась мать на воскресной службе. Несмотря на то, что девочку растили в строгости и отсутствии лишнего внимания, папа каждый вечер сажал ее на свои колени и рассказывал невероятные истории о том, как дивно жилось их предкам в родной Испании, откуда сам Карл бежал, будучи еще ребенком. Габриэла никогда не спрашивала отца, что же заставило его покинуть испанские земли, потому что не ее ума это дело, да и девочкам в их общине не полагалось говорить слишком много, но по хмурому лицу Карла трудно было не понять, что причины для отъезда имелись более чем серьезные.
Когда Габриэле было шестнадцать, в их поселок прибыла группа ученых-экспедиторов, и один из них остановился в доме семьи Солер. Он ел и пил с ними за одним столом, внимательно слушал сдержанно-страстные молитвы матери, после ужина любил поспорить с Карлом о плодородии местной почвы, а между делом украдкой поглядывал на Габи, которой дозволялось выходить из своей комнаты и оставлять рукоделие только для помощи по домашним делам и вечерних прогулок. Девушка с первой встречи испытывала к иностранцу смешанное чувства страха и интереса перед неизвестным, ведь он был так не похож на мужчин, которых Габриэла каждый день видела вокруг себя: образованный, галантный, но в то же время закаленный во время множественных путешествий Штэфан не мог не вызвать трепета в юном девичьем сердце. Он осознанно распалял эту заинтересованность с каждым днем: был учтив, любезно внимателен, но подчеркнуто отстранен, что не только заводило Габи еще больше, но и усыпляло бдительность родителей девушки, спустя несколько месяцев его проживания почитавших гостя за сына. Начало бурного романа совпало по времени с отправлением экспедиции в другую точку, поэтому Габриэла, не раздумывая, сбежала с любимым. Спустя примерно полгода, уже ступив на европейскую землю, Штэфан пришел к выводу, что игрушка ему надоела, а Габи, почувствовав его охлаждение, как это бывает у девушек, только сильнее воспылала чувствами. Мужчина не знал, что ему делать с несовершеннолетней любовницей, потому что прекрасно понимал, что отправить ее родителям, как бракованный товар, у него не выйдет хотя бы потому, что там ее никто не примет: религиозная семья уже запятнана позором, юную блудницу и на порог не пустят. Куда можно пристроить семнадцатилетнюю прехорошенькую девушку, не имеющую никакого образования, документов и последние шесть месяцев посвяытившую разве что ублажению его любимого в постели? Ответ напросился сам собой, и Штэфан вспомнил о своей давней знакомой, которая управляла заведением совершенно определенного толка: обеспечивала состоятельных мужчин первоклассным эскортом, который после мероприятия мог удовлетворить даже самые взыскательные требования и запросы. С работающими у нее девушками мадам Лаграндж обращалась хорошо, заработком не обижала, но, тем не менее, была очень строгой и дисциплину блюла железную; в общем, в Истборне у родителей Габриэла жила примерно в таких же рамках, разве что, вместо рукоделия ей пришлось осваивать куда более тонкую и многогранную науку: соблазнение и удовлетворение мужчин. Для начала, чтобы не пугать девушку, мадам Лаграндж поручала ей самых легких и невзыскательных клиентов: кому действительно требовалась эффектная спутница на мероприятие, а не искусная любовница. Габриэла нравилась мужчинам - немногословная, учтивая, с робким и в то же время томным взглядом юной нимфы, она умела слушать и, что гораздо важнее, слышать. Через некоторое время, когда сердце девушки  уже привыкло к боли от предательства Штэфана, мадам Лаграндж стала допускать ее к тем клиентам, кого в той или иной мере интересовал интим, но не традиционный секс, а какой-то фетиш: длинные пальцы, гладкие, словно у младенца, пяточки, в конце-концов, любые виды ролевых игр. Иногда попадались такие странные и морально тяжелые люди, что Габриэла предпочла бы отдаться очередному кавалеру, чем позволять ему слюнявить собственные стопы, и именно в этот момент ее будто током ударило: она, девушка из порядочной и религиозной семьи стала проституткой, угождающей самым низменным мужским желаниям. Какое будущее могло ее ждать? Жаль, этого отвращения к собственной жизни хватило ненадолго; всего один разговор с мадам Лаграндж - и она снова приступила к своим ежевечерним обязанностям, бунт был подавлен. Ей некуда было бежать, не к кому идти, и решимость что-то менять исчезла так же внезапно, как и появилась. Годы шли: клиенты становились все требовательнее, их желания все грязнее, а взгляд мадам Лаграндж - беспощаднее, и если бы однажды на пороге борделя не появилась высокая брюнетка с решительным взглядом, возможно, Габриэла бы так и прозябала элитным эскортом на одной из центральных улиц Будапешта. После недолгой аудиенции у управляющей, женщина зашла к Габи и твердо сказала: "Собирайся, ты уезжаешь со мной". В следующие несколько часов жизнь девушки перевернулась с ног на голову: оказывается, ее испанские предки были колдунами, и бежали они от охотников, которые безжалостно истребляли им подобным. "Не может быть, что они служили дьяволу. Ведь мой отец - очень верующий человек", - не поверила Габи. "Стал верующим после того, как встретил твою мать. Решил замолить грехи предыдущих поколений. За что и поплатился", - уклончиво ответила Ингрид. Она собственноручно убила Карла, когда тот отказался занять положенное место провидца в ее ковене, и тогда она могла быть уверена в том, что дар можно активировать у Габриэлы. "Что, если я откажусь? Я верю в Бога", - тихо сказала девушка. "Охотники растерзали твоих родителей, милая, а очень скоро придут за тобой. Почему же ваш Бог не спас их? Такие, как мы, должны держаться вместе. Идем со мной, я защищу тебя и подарю новую семью". И Габи пошла.

Может сложиться впечатление, что абсолютно все потомки наваррских ведьм были одержимы своим предназначением и готовы пойти на что угодно ради достижения высшей цели. Однако такие случаи самопожертвования были скорее исключением, чем обыденностью, поэтому семья Вега, чудом выжившая после очередного рейда охотников и отрекшаяся от всяческого использования магии и связи с хозяином, была одной из многих, кто, словно крысы с тонущего корабля, расползлись по углам Европы и за ее пределами. Мануэль с супругой, не зная толком, живы ли их родители, обосновались в Германии, собираясь начать обывательский образ жизни, направленный на поиск работы, рождение детей и в будущем ожидание внуков, не подозревая о том, что никому из их потомков не удастся отмыть руки и очистить совесть за содеянное прошлыми поколениями.
Впрочем, как выяснится через пару лет, вопрос о естественном продолжении рода будет полностью снять с повестки дня: после многочисленных обследований врачи сообщат чете Вега, что они никогда не смогут стать родителями, а после мягко намекнут, что если их желание завести ребенка искреннее и обдуманное, то им стоит задуматься об усыновлении. Если Мануэль и его мужское эго долго сопротивлялись такому раскладу, то его супруга согласилась сразу же, потому что к тридцати годам материнский инстинкт уже начал брать свое, и буквально на следующий день она поехала в приют, чтобы присмотреться к малюткам. Через несколько месяцев им несказанно повезло: один из отказников оказался сыном испанской эмигрантки, абсолютно здоровым мальчиком, и Вега, которые не хотели, чтобы кто-то кроме них знал, что они взяли ребенка из приюта, спешно начали собирать документы. После того, как бумажная волокита была закончена, а малыш оказался у них на руках, Мануэль с супругой решили переехать из Германии в Австрию, чтобы окончательно замести следы усыновления. Эмилио, так назвали мальчика, рос очень активным и своенравным ребенком, и не проходило и дня, чтобы он не доставлял родителям хлопот: то нагрубит воспитателям, то вытопчет на соседской клумбе все цветы, а то и вовсе заявит, что уходит из дома, чтобы заниматься отловом бездомных животных. Несмотря на все эти трудности, Вега не могли нарадоваться на сына и безоглядно считали, что им очень повезло; Мануэль и вовсе, разглядывая лицо мальчика, находил в нем то собственные черты, то черты супруги и их родственников. Как ни странно, проблем в школе у Эмилио не возникало, а преподаватели точных наук, закрывая глаза на все проблемы с дисциплиной, прочили мальчику большое будущее. Так, в общем-то, и случилось: в шестнадцать лет младший Вега закончил школу экстерном, поступил на дистанционное обучение в один из самых престижных университетов Европы, а в двадцать уже выиграл свой первый грант на стажировку в Америке. Многообещающие предложения сыпались на юношу со всех сторон, и ему в пору было заполучить звездную болезнь вкупе с огромным самомнением, как случилась страшная трагедия: самолет, в котором находились родители Эмилио, собиравшиеся перебраться к сыну, потерпел крушение и упокоился в бушующих водах океана; там же был похоронен секрет о приютском прошлом единственного ныне живого Вега. Кто-то топит горе в стакане, наркотиках и десятках других простых способов ввергнуть собственную жизнь в пучину хаоса и разрухи, Эмилио же отдался работе с такой страстью, что к двадцати пяти годам стал одним из самых востребованных специалистов в сфере IT, а учитывая молодой возраст и полное отсутствие семьи его считали просто безотказным специалистом. Единственным, что отвлекало молодого человека от монитора, было занятие восточными единоборствами: он справедливо считал, что они воспитывают не только тело, но и дух, и именно эта мудрость помогла ему в свое время пережить гибель родителей. Эмилио никогда не был человеком, стремящимся попасть на первый план, поэтому, несмотря на многочисленные предложения инвесторов основать собственную компанию, он предпочитал оставаться в тени и работать на очень влиятельных людей, выполняя самые невероятные задания и получая за это баснословные деньги. Именно так на него вышла Ингрид, будучи полностью уверенной, что юноша является единственным потомком семьи Вега; она рассказала ему о прошлом его родителей и о том, что они, безусловно, собирались рассказать сыну о его наследии, просто считали, что для этого не пришло время. Эта женщина, определенно, обладала даром убеждения, и вскоре железное сопротивление Эмилио было сломлено, однако Ингрид, несмотря на такой успех, почему-то не чувствовала того огня, который обжигал ее изнутри, когда она встречала носителя наваррской крови. Некоторое время ее одолевали сомнения, но в конечном итоге она пришла к выводу, что ошибки быть не может, но даже если мальчишка окажется бесполезным в плане магии, его технический гений, безусловно, будет очень полезен ковену. Эмилио с легкостью взламывал самые современные охранные системы, обходил защиту сайтов государственной важности и, кроме того, обладал впечатляющей физической подготовкой, что в сочетании с его преданностью родителям, а значит и ей, Ингрид, может и будет давать ошеломляющие результаты. Вега прибыл в Барли Хиллс примерно за полгода до предполагаемого начала операции и зарекомендовал себя как человека закрытого, однако приятного местной элите по причине отчисления внушительных сумм на благотворительность. Странности, подкрепленные финансовыми влияниями, всегда воспринимаются как богемный шик, так что молодой миллионер, занятый программированием в собственном огромном особняке на окраине города, стал скорее местной достопримечательностью, чем проблемой, в то время, как его собственные руки становились багровыми от пролитой крови.