- - - - - - - Со мной ничего не произошло, агент Старлинг. Я сам произошёл. Вы не можете зачеркнуть моё «я», считая меня всего лишь жертвой различных влияний. Вы предали добро и зло ради бихевиоризма, агент Старлинг. Вы всех заковали в непостижимые узы добродетели. Посмотрите на меня, агент Старлинг. Вы можете назвать меня исчадием ада? Я — олицетворение зла? Томас Харрис, «Молчание ягнят»
- - - - - - - Паолина. Твоим именем, столь ёмким и музыкально звучащим, по некоему забавному совпадению названа итальянская марка ликёра, однако приторность этого далеко не самого лучшего алкогольного напитка едва ли способна в полной мере отразить всё разнообразие твоего характера. Если продолжить составление причудливых метафор, то под описание твоей натуры куда больше подходит капелла Паолина, та самая, что сокрыта от публичного доступа в Апостольском дворце в Ватикане, изысканная и величественная, чьё внутреннее богатство доступно лишь избранным. Твоя приверженность искусству ни в коей мере не затуманивает цепкость твоего взгляда; природное любопытство, вгрызаемое в податливую плоть всего неизведанного крайне органично переплетается с практичностью, вычерченностью твоих действий. Ты эмоциональна, но нисколько не суетлива, несдержанна в порывах, но способная выстраивать далеко идущие планы, в полном соответствии с логикой, верно подгаданными обстоятельствами и временными промежутками. Белоснежная кожа, россыпь веснушек по телу, серебристые глаза – английская кровь проявилась в тебе куда сильнее, чем итальянская, пусть и изрядно сдобренная непривычной холодностью севера. Отнюдь не всегда ты была такой, какой предстаёшь теперь. Без огранки всякий бриллиант – лишь бесцветный кусок стекла. То же определение можно применить и к тебе. Я стал твоей огранкой. Наша история любви по накалу страстей могла бы составить конкуренцию болезненному исступлению Данте по Беатриче, но ирония заключается в том, что никакой истории любви у нас не было. Мы придумали идеальную во всех отношениях историю знакомства, которую не единожды рассказывали своей дочери, и которая в действительности лишена всякой романтики.
Ты родилась на севере-востоке Италии, в Вероне, в семье достаточно строгих, едва ли не пуританских нравов. Приверженность к многовековым традициям и переходящая границы разумного семейственность внесла определённый вклад в беспокойное русло твоего детства – ты росла в непрерывном контакте с собственными родителями, не осмеливаясь идти наперекор их деспотичной воли. В десять лет вместе с семьёй ты переехала в Лондон – навстречу лучшей, как им тогда казалось, жизни. Из-за ощутимого итальянского акцента тебе ясно давали понять, что ты – человек второго сорта. Не было легко и твоим родителям – постоянная нехватка денег создавала напряжённую атмосферу в семье. Однако не в твоём характере сдаваться перед возникшими трудностями. Ты воспитывалась в страхе перед ликом Господа и в неустанном смирении, но твоя природа всё равно оказывалась сильнее навязчивых религиозных уставов – ты не подставляла под удар вторую щёку, и огрызалась, подобно волчице, отчаянно желая доказать, что ты ничем не хуже других. Твоя покорность в пугающей непредсказуемости сменялась отчаянным желанием быть хозяйкой собственной жизни. Твоё стремление воплотить в реальность свою мечту о кулинарном будущем не оценил тот, кому ты на тот момент доверяла сильнее всего. Ты была влюблённой и оттого не сразу заметила, как неустойчива психика твоего избранника – он приревновал тебя к мечте поступить в лондонскую школу кулинарного искусства Le Cordon Bleu и попытался утопить в садовой ванне. Его попытка оказалась успешной наполовину – из лап клинической смерти ты выбралась быстро, но отнюдь не безболезненно.
Так комплекс взаимодействий, в обиходе называемых судьбой, привёл тебя ко мне.
Произошло это, когда тебе едва исполнилось двадцать. На тот период старания твоих родителей вознаградились, и они уже вполне были способны оплачивать услуги столь высококвалифицированного психиатра, известного тогда, как Ганнибал Лектер. Юная, запуганная, растерянная, подавляемая сомнениями и новоприобретённой фобией – вот какой ты предстала передо мной в нашу первую встречу. Мешковатая одежда, покусанные ногти, короткие нити запёкшейся крови – результат неудачных кухонных экспериментов. За бесцветными глазами читался страх загнанного ягнёнка, но за поволокой этого страха чувствовался гибкий ум. Со мной ты была гораздо откровеннее, чем со своими родителями – в этом я нисколько не сомневаюсь. Твоя психика была весьма податливой, а для некоторых случаев – и вовсе незаменимой плодородной почвой. Но удовольствие от власти над хрупкой девочкой сомнительно и быстро наскучивает. Я стал твоим ориентиром, тлеющим огоньком в темноте окутанной туманом гавани, я помог тебе расставить истинные приоритеты и избавиться от господства страхов самых различных форм и размеров.
Наши пути расходились ненадолго – периодически ты напоминала о себе короткими телефонными звонками и короткими же визитами в мой кабинет, теперь уже следуя исключительно собственному желанию. С каждым прошедшим годом ты менялась в лучшую сторону – страх загнанного ягнёнка сменился непоколебимой уверенностью молодой женщины. Ты осуществила свою мечту и всё-таки поступила в высшую школу кулинарного искусства, хоть и от родительского контроля ещё не избавилась в полной мере. Тебя желали выдать замуж за обеспеченного и надёжного человека, который, по навязываемому мнению твоих же родителей, искренне тебя любил. Наши пути с завидной периодичностью пересекались между собой, однако ни в коей мере не влияли друг на друга – за твоей личностной эволюцией я наблюдал с профессиональной отстранённостью, и до определённого момента не желал вносить каких-либо глобальных изменений в неторопливое течение твоей жизни.
Лишь некоторое время спустя, когда родилась Агата, я повернул сложившуюся ситуацию выгодной для себя стороной. Я сделал тебе предложение. Ты согласилась – и я прекрасно знаю, почему. В твоём восприятии я олицетворял собой надёжность и спокойствие, мне ты доверяла больше, чем кому бы то ни было, именно благодаря мне ты из подавляемой вечными страхами и сомнениями девочки превратилась в прекрасную женщину с вечно прямой осанкой. Возможно, человек, которого тебе прочили в мужья, и располагал бóльшими средствами к существованию, и с ним ты гарантированно бы попала в самую глубь итальянских страстей, однако было ли тебе это нужно? Выйти замуж за собственного психиатра, который старше тебя на четырнадцать лет, а заодно столь вероломно сбежать от навязываемого брака – рискованная затея, грозившая обернуться полным отречением от собственной семьи. Так оно и вышло, но едва ли тебя это волновало. Как не волновало тебя и то, что я взял тебя в жёны, будучи отцом новорождённой девочки. Ты беспрекословно поверила тому, что это мой ребёнок, которого я забрал у безответственной матери, и стала тем редким исключением, что не строил внутрисемейные отношения, оглядываясь на поведенческую модель собственных родителей – ты подарила Агате истинно материнскую любовь, не доходя до крайностей.
В силу некоторых обстоятельств, о которых ты до сих пор не знаешь, мне пришлось сменить деятельность, оставив блестящую карьеру врача-психиатра. Ты стала поваром, ныне орудуя громоздкими ножами на кухне одного из моих ресторанов, попутно умудряясь выполнять все необходимые должностные обязанности владелицы этой весьма обширной сети; и в области кулинарии вполне способна составить мне достойную конкуренцию. У тебя сложились прекрасные отношения с моей матерью. Мы обосновались в Хьюстоне около одиннадцати лет назад, став органичной частью высшего света, живём все под одной крышей и производим впечатление самой обычной семьи, у которой нет и по определению не может быть никаких тайн. Не сколько время наложило отпечаток на наш брак (шутка ли – быть верными друг другу на протяжении всех двадцати трёх лет), сколько рассеивающийся туман вышеупомянутых тайн. Твоя воля податлива, но не подавлена, оттого с каждым днём ты всё сильнее от меня отдаляешься. Наша семейная идиллия расшатывается по кусочку. Стараниями моего бывшего ученика Авеля Сэлинджера моя дочь узнала о том, что её истинный отец – вовсе не я, а два месяца спустя об этом узнала и ты. В связи с небезызвестными в нашей семье декабрьскими событиями и возросшим за ними интересом стражей порядка, в твоём сознании уже наверняка закралось страшное подозрение – не скрывается ли за маской высокообразованного человека, выдающегося специалиста, примерного мужа и отца тот самый убийца-каннибал? И что ты сделаешь, когда наша семейная идиллия растворится под натиском чудовищной истины? Коротко о главном - Родилась в Вероне, в бедной семье весьма строгих католических уставов; - В десять лет переехала вместе с родителями в Лондон, где прожила немалую часть своей жизни; - Темпераментная, вспыльчивая женщина, в моменты злости или даже гнева бывающая резкой и язвительной. По характеру – истинная итальянка и полная противоположность Ганнибала; - В стенах дома чета Грэм разговаривает на трёх языках – английском, итальянском и, ввиду общей любви к кулинарии, на французском; - Интеллигентна, всесторонне развита и образована, прекрасно разбирается в живописи, литературе и музыке; - До одури боится воды; - Любит собак, терпеть не может кошек; - В отличие от своего мужа, верит в Бога, но постепенно её вера, тщательно взращиваемая с детства, уступает место здравомыслию; - Паолина – личность полностью сформированная, с собственным мировоззрением и моральными принципами, но легко поддающаяся влиянию Ганнибала. Однако это влияние теперь постепенно ослабевает, и спадающая пелена открыла весьма неприятную для неё истину – вся её жизнь прошла под его контролем, о котором совсем недавно она даже не подозревала;
- - - - - - - Персонаж очень нужен. Прямо-таки жизненно необходим – без вас сюжетные хитросплетения нашей семьи были бы неполными, соответственно, без игры вы не останетесь, как только придёте. Это непростая роль, предполагающая многослойный и необычный для многих сюжет, и я ищу игрока, способного вжиться в столь взрослый, цельный, но при этом многогранный, неоднозначный образ. Будет много психоанализа, интеллектуальных противостояний на лезвии ножа и причудливых игр разума. Не бойтесь возможных путаниц в хронологии – при необходимости всё разъясню и расставлю по полочкам. Ответные идеи и предложения по развитию сюжетной линии только приветствуются и поощряются. На эту роль уже приходил игрок, но, к сожалению, ушёл, а интерес к той сюжетной линии, что я спланировал, остался. От предыдущего же игрока остались некоторые особенности характера и биографии Паолины, которые мне крайне не хотелось бы менять; есть и начатый эпизод, в котором она раскрывает первую тайну Ганнибала, и я собираюсь его продолжить, но уже с вами. В остальном же не устанавливаю каких-либо жёстких рамок – период её жизни в Италии, равно как и подробности её взаимоотношений с родителями и наличие братьев/сестёр/других родственников вы вправе продумывать самостоятельно. Это не пейринг Клариса/Ганнибал в чистом виде, но определённые отсылки имеются. Будет замечательно, если вы читали книги Томаса Харриса, потому как основой для наших дальнейших взаимоотношений послужит оригинальная сюжетная линия, разворачивающаяся между Лектером и Старлинг, в частности, в книге "Ганнибал". Однако доскональное знание литературного первоисточника – отнюдь не обязательное требование, обо всей сути расскажу подробно и доходчиво. Вас жду не только я, но и наша прекрасная дочь Агата, посему заранее готовьтесь к тому, что мы захотим вас утащить в парочку семейных эпизодов хд И, наконец, последний пункт, на котором я заострю не менее пристальное внимание. Сюжет планируется долговечным и насыщенным, поэтому я ищу игрока на постоянной основе. И убедительно прошу чётко осознавать собственные возможности с самого начала. Я отдаю предпочтение вдумчивой, но стабильной игре, не тороплю игроков с постами и не люблю, когда торопят меня. В остальном же со мной всегда можно договориться, люблю ненавязчивое общение вне ролевой, обеспечу не только интересной игрой, но и графикой. Жду вас с нетерпением, моя личная Клариса.) |
Пост
Сегодня я задержался дольше обычного.
Тихий шорох бумаг, складываемых аккуратной стопкой в пустующую даль выдвижного ящика, действовал успокаивающе. Вкупе с жёстким скрипом замка он будто знаменовал собой окончание всех рабочих дел, требующих моего своевременного вмешательства, а потому воспринимался как мягкая, трепетная, едва подрагивающая мелодия. Коротко взглянув на часы, отмечаю время – одиннадцать часов. Перьевая ручка, поблёскивающая в тусклом свете единственной настольной лампы, стояла под небольшим углом на чёрной подставке, напоминая погнутую стрелу, попавшую мимо цели из-за дрожащих, суетливых движений стрелка. В этой ночной симфонии, где паузы обретали неуловимый смысл, образовывая единое, непроницаемое звуковое полотно, через несколько минут послышался ещё один ленивый скрежет замка – на этот раз обрамляя собой скрип закрываемого кабинета, более напоминавшего усталый зевок. Тёплый, но навязчивый ветер забирается под ткань пальто, атмосфера рассеивающегося тумана оседает на автомобильных стёклах мутными каплями – техасская зима всегда несоизмеримо мягче британской, а вот периодичность дождей здесь примерно такая же. Мерное гудение мотора, прорывавшееся сквозь уличную суету, острый запах бензина, иллюминация небоскрёбов, подчёркивающая резкость неоновых вывесок, тёмные сгущённые облака, низко нависающие над городом – всё в этой картине типичной американской жизни усыпляло бдительность, покрывало кору мозга тёплым, блаженным, но давно прокисшим бульоном пока что лёгкой сонливости.
Однако не в моём случае.
Беспрерывно наблюдая за движением на дорогах и чуть сощурив глаза от излишне яркого света, я не чувствовал столь обыденной человеческой усталости, хоть и суставы пальцев всё ещё покалывало от постоянного напряжения рабочего дня – бесконечные письма, звонки, документы, на белизне которых безупречным каллиграфическим почерком вычерчены сплетения букв; затем снова письма и снова звонки, тяжесть книжных стопок в руках, буклеты и распечатки, листовки и ярко-лимонные обрывки с ровной клейкой линией на обороте. Несмотря на некоторые физические неудобства, моё сознание оставалось чистым, почти болезненно ясным. Нельзя сказать, что по ночам я в последнее время плохо спал из-за непрестанного давления мыслей, однако ложиться позже заведённого графика уже стало вполне приемлемой обыденностью. Закат прошедшего года выдался для меня не слишком лёгким, в году же наступившем причин для беспокойства только прибавилось. Мне успешно удавалось водить за нос мистера Кроу, расследовавшего это таинственное убийство в ангаре и не так давно зачастившего с визитами в мой дом, но и сил на это уходило немало. Первого же января Агата уехала, разумеется, не предупредив меня о своих планах. Будто следуя небезызвестному принципу домино, события последующих дней наглядно мне показали, что на деле всё обстояло куда хуже, чем я поначалу мог себе представить. К списку вышеупомянутых проблем добавилась ещё одна, живая и тёплая, с неудержимым нравом, извечной привычкой говорить всю правду в открытую, не таясь за фасадом намёков, непредсказуемая и непослушная, с мелодичным именем Паолина. Задумывался ли я хотя бы единожды, что правление моего ненавязчивого, но всё же имеющегося контроля в этом доме рано или поздно ослабнет? Признаться, нет. Я считал, что подобное развитие событий исключено. Я считал, что подобный исход я смогу предотвратить. Не предотвратил. Упустил. Не придал должного значения.
Сворачивая на соседнюю дорожку и удовлетворённо замечая, как на пути к дому стремительно редеет движение автомобилей, я обдумывал план своих дальнейших действий, непрестанно внося коррективы или вовсе переписывая те части, которые по некоторым причинам меня не устраивали. Несмотря на загруженность всех предыдущих дней, я всё же не мог не заметить, что Паолина едва ли не с каждой минутой отдаляется от меня всё дальше. Она позволяла себе те модели поведения, которые ранее не были ей свойственны, она строила вокруг себя кирпичные стены из отрешённости и некоторого равнодушия, она наверняка много думает и раздумывает по ночам, беспокойно ворочаясь с боку на бок, наивно полагая, что я уже сплю и не слышу её торопливых, раздражённых, едва ли не обессиленных телодвижений. Она ходит по дому с горделивой и безупречно прямой осанкой, она язвит и огрызается, своей итальянской горячностью оттеняя мою стальную и по-британски холодную невозмутимость, она внимательно и пытливо смотрит на окружающий её мир своими серебристыми глазами, она так погружена в себя, что, должно быть, уже позабыла, каково это – безропотно плыть по течению, а не против него. Признаться, такие перемены, происходящие с Паолиной постепенно, но неумолимо, беспокоили меня в немалой степени. Разумеется, течение нашей жизни не претерпевало каких-либо значительных изменений, но я мог только догадываться, что ожидало меня в эту ночь.
Припарковав машину, я нащупываю в кармане связку ключей и одним ровным движением выуживаю её на свет. Перед тем, как выйти наружу, смотрю на часы. Уже чуть больше полуночи. Стало холоднее, но не настолько, чтобы можно было ощутить значительный дискомфорт. Заметив горевший свет в окне гостиной, убеждаюсь, что Паолина ещё не спит. Она ждёт. И я захожу в дом без какого-либо напряжённого ожидания, пребывая в спокойном и почти хорошем настроении, если исключить тень тех раздумий, что с недавнего времени неотступно следовали за мной. Привычная теплота дома, запах свиной вырезки, овощей и собачьей шерсти. Повесив пальто на крючок в коридоре, я едва заметно кривлю губы, тотчас же осознавая, что Паола в очередной раз привела в наш дом собаку. Однако некоторые подозрения вызвало у меня отнюдь не это.
А то, что Паолина сидит в гостиной, подобрав под себя ноги, обмахиваясь стопкой документов.
Она так спокойна. Она так отрешена. Она так молчалива. Я наблюдаю за действиями жены с нескрываемым любопытством, не смея нарушить воцарившуюся тишину. До меня долетает сладковатый запах алкоголя, точно невесомые нотки особо изысканного парфюма, и я вдруг понимаю, что запах этот я воспринимаю сейчас с особой неприязнью, но не подаю вида. В конце концов, Паолина заговаривает первой.
Я подхожу к ней ближе. Почти вплотную, смотря на неё сверху вниз. На неё, уютно свернувшуюся в кресле и протягивающую мне чуть смятую бумажную стопку. Я тотчас же узнаю её и мои опасения подтверждаются.
Мои опасения ныне обретают плоть и кровь, становясь как никогда реальными.
Однако я не тороплюсь отбирать у Паолины пресловутые бумаги, как поступил бы на моём месте любой другой. Вместо этого я сажусь напротив, внимательно и будто бы выжидающе смотря на неё. Наконец, спрашиваю: – Ты рылась в моих вещах? – мой голос звучит мягко, а в вопросе не слышится упрёк, лишь заинтересованность. – Ай-яй-яй. – я сокрушённо качаю головой, а на губах проявляется ухмылка. – Разве благочестивая мамочка не учила малышку Полли, что так делать нельзя?
Эти странные игры с огнём, какой воплощала в себе неутомимая натура Паолины, в какой-то степени мне даже нравились. Забавно было наблюдать за постоянно меняющейся реакцией жены на каждое ответное слово или выпад, забавно и ожидаемо было видеть её нетерпеливой, злой и раздражённой, самому же воплощая феноменальную выдержку и титаническое терпение. И сегодня я даже не задаю вполне ожидаемый со своей стороны вопрос по поводу количества выпитого ею спиртного – признаться, на фоне куда более значимого для меня события мне кажется это не столь уж существенным. И, наконец, принимая из её рук документы, я раздумываю, в каком русле мне теперь следует вести разговор – понятно, что Паолина захочет, чтобы я объяснился. Как же так вышло, что ты с самого начала соврал мне, что Агата – твоя родная дочь, а на деле – лишь приёмная? Да, примерно такой вопрос малышка Полли и задаст. – Так тебе интересно, что же я здесь вижу? – лениво интересуюсь, переведя взгляд от бумаг вновь на Паолину. Небрежным жестом бросаю их на кофейный столик рядом, сплетаю между собой пальцы, облокачиваясь на спинку кресла. – Я вижу свидетельство об удочерении. Да, Паолина, всё так. Агата – не моя родная дочь, и я наврал тебе тогда, двадцать два года назад, в тот великолепный ясный день, когда сделал тебе предложение. Ты до сих пор помнишь, как всё было тогда, не правда ли? – я вновь наклоняюсь к ней, не отрывая взгляда от её лица, всматриваясь в её кристально чистые глаза, чувствуя её сбивчивое дыхание. – Что же ты теперь хочешь от меня услышать? |