Милый, милый Пол. Эрис размякла от его поддержки. А от первого его вопроса ее ресницы чуть ли не воткнулись в веки - настолько неожиданным он был. Впрочем, по выражению лица и дальнейшему поведению МакГрея девочка поняла, что это лишь заготовленное риторическое начало и внимательно прислушалась. От слов про другую студию Эрис раздраженно отмахнулась и уже собралась перебить, как услышала то, что хотела услышать, то, что сложило его речь для нее в очень понятный теперь паззл. Пол замолчал и ждал от сестры ответа, беглянка задумчиво кивнула и начала:
- Я знаю: он не прав. Может быть, он сейчас и сам думает, что не прав, может, даже раскаивается и хочет... хочет... - "Извиниться?! Да дудки! Он хочет, чтобы извинилась я!" - чтобы всё вернулось, как всегда возвращается, что бы ни случилось... Но нет уж, нет, он пе..решагнул ту черту, которую перешагивать бы..ло нельзя! - язык Эрис уже потихоньку начал заплетаться и еле ворочался, она очень растянуто выговаривала некоторые слова, четко уловив момент того, как ее "торкнуло", и с наслаждением упиваясь им с непривычки. Стало тепло и славно, и прошлое осталось в прошлом, с одобрения вот даже старшего брата, который признал в ней взрослую, предложив выпить с ним, сам!
А вот родители... Они - да. Они - настоящее. И они не поймут, не смирятся. Вон даже Пол говорит, что варианты вернуться - есть! Даже Пол, видевший ее, спасший, выхвативший из лап помутнения рассудка, предполагает такую возможность! Что же говорить о маме, которая буквально грезит ее блестящей карьерой в балетной труппе? Да она не услышит ни одного довода, можно даже не начинать говорить!.. Она просто скажет, что надо уже в конце концов научиться укрощать свое разнузданное эго, что учеба - это терпение и труд, что умение повиноваться - главнейшая благодетель ученика, суть кратчайшего пути к вершине и прочая, прочая, прочая.
- Да мне плевать на методы Алекса! - будто бы отвечая матери на проецируемые резоны возмущенно воскликнула строптивица-малявка и, взглянув на брата, продолжила уже для него, проясняя ситуацию. - Мне плевать на подставу с костюмом и этими злополучными пуантами, - она мотнула головой в сторону коридора, где оставила сумку со столь трудно ей доставшимся неотъемлемым балетным аксессуаром. - И вот вообще никак, - неповоротливость языка уступила место безудержной болтливости, легкости подбора вылетающих, словно потревоженные бабочки, бесконтрольных слов, - на снятие меня с главной роли, на замену моей основной партии, гвоздя программы, на место в кордебалете с дошколятской сменой позиций - и это за день до выступления! Плевать, веришь, нет? Плевать! - она приложила изломанную кисть костяшками к грудной клетке и, поймав кайф от такого удара, повторила его еще раза три, потому что в груди свербило, ломало, ныло не по-детски, хотелось выбить эту муть раз и навсегда, если получится. - Мне понятно, что это долбанный воспитательно-показательный финт, мне понятно, что он меня просто нагибает, - Эрис сморщилась и шумно втянула носом воздух, - чтобы подогреть свой авторитет непредсказуемого тирана у девочек. Суть не в снятии и не в планомерном моральном давлении, придирках на пустом месте, гонении и откровенных издевательствах на станке и почти на всех репетициях! - Эрис уже не сидела на месте, она вскочила с дивана и начала расхаживать взад-вперед по комнате, отчаянно жестикулируя и уже будучи не в силах остановить у себя этот словесно-эмоциональный понос. - Они только закаляли мне характер, делали меня сильнее, крепче с каждым днем и, может быть даже, я когда-нибудь буду благодарна Алексу за столь суровую школу жизни. Но тогда... Тогда мне было просто противно, что он вывернул, извратил, перекрутил, - она всё никак не могла подобрать слово посмачнее и мучительно зажмурилась, замерев на месте и судорожно скрючив пальцы, - мои требования объяснений и попытку защитить свою работу. - Эрис удивленно взглянула на брата, будто ждала подтверждений или опровержений правоты учителя. - Он обернул ее в фантик самовлюбленности и неспособности оценивать себя критично, сказал, что я позиционирую себя чем-то большим, чем остальные девчонки, выставил меня эгоцентриком и снобом! Меня, единственную из всех солисток, общающуюся и дружащую с девочками из кордебалета!
Она подошла и села на пуфик напротив брата.
- Мне не нужен другой хореограф, мне не нужен Алекс, даже если он вдруг снизойдет до извинений и позовет меня обратно. Я ухожу потому, что в балете... - МакГрей задумалась над фразой, слишком пафосно пронесшейся в ее голове и приостановилась, - в балете... - девушка поняла, что она за одиннадцать лет так ничегошеньки толком и не узнала о балете, чтобы голословно разбрасываться выводами даже с учетом неблагоприятного человеческого фактора в виде неокрепших девичьих душ и характеров, которых она сгоряча окрестила предательницами.
- Я не смогу избавиться от балета в себе, но я... соглашусь с Алексом, что я в балете слишком мелкая сошка, чтобы бороться с тем, о чем я еще не имею никакого понятия и даже не хочу его иметь! Я... сломалась, Пол...
Красноречиво взглянув в глаза брату, Эрис прищурилась: она очень не хотела сейчас снова заплакать. Отрезвление неминуемо наступало, очищая ее затуманенный разум острым течением кажущегося ей продуктивным разговора.
- Если бы еще он прогонял меня, давая понять, что балет не для меня, я бы не ушла. Я бы бросила все свои силы, чтобы доказать обратное, я въелась бы в него, вцепилась, вгрызлась, - Эрис хищно оскалила зубы, раскраснелась, завелась, - и вырвала бы в результате признание в ошибочности первоначальных выводов! Но он... Он тащит меня всё это время, как какую-то... шлюху, за космы, волоком, не отстаёт!.. - она потянулась дрожащей рукой к фантому своих бывших "косм" и замерла, чтобы побороть подкатившее рыдание. Уж очень хотелось выговориться. "Можно ли?" - спросила она глазами брата и продолжала, стараясь не отрывать от него взгляда, пытливо вглядываясь в его реакции на ее слова.
- Он будто нисходит до возни со мной. Каждый раз дает понять, что готов стоически выносить свою лютую долю педагога, убежденного в том, что бесталанных детей нет - есть неусердные наставники!
Как она ни старалась, слезы вновь потекли по ее щекам, она вскочила со своего места и отвернулась, подойдя к окну, чтобы развеяться новым визуальным рядом.
- Вот я и хочу освободить их всех от меня. А родители... - быстро перескочила она, чтобы Пол не воспринял фразу как просьбу ее переубедить и не начал нахваливать. - Родители решат, что это очередной мой каприз, скажут, что они потратили слишком много нервов и денег на то, чтобы сделать из меня того, кто я есть. Что одиннадцать лет обучения это ГРЁБАННЫХ ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ ОБУЧЕНИЯ, ПОЛ! - она резко обернулась и остро зыркнула в брата глазищами.
- Я не могу к ним идти, - контрастно спокойно говорила она. - Я не смогу найти слов. Они потащат меня на все эти разборки, еще до суда докатят дело! - шмыгнув носом, Эрис отвернулась снова и грустно опустила голову. - А мне не мстить Алексу охота, а забыть его, забыть, совсем, так, чтобы реально не узнать на улице или в кафе при встрече!
Поняв, что слезы снова предприняли попытку ее задушить, Эрис, развернулась и упала на пол, оказавшись под окном в положении "сидя по-турецки" и закрыв руками лицо. Локти ее упирались в пол, звук ее голоса еле пробивался сквозь пальцы:
- Я хочу, чтобы эта глава моей жизни, наконец, закончилась, перевернулась, - как зверек, она сморщилась, сжала зубы и почти прорычала, - как осточертевшая, пыльная, замызганная страница в ненавистной книжке!
Да, она хочет чай, - кивком головы соглашается Эрис и слушает, впитывает в себя благотворные слова брата. Самое главное для нее сейчас - что он понял, он на ее стороне, он не настаивает на возвращении в балет, не убеждает подумать еще и не принимать поспешных решений. Он видит, что всё уже принято, он ее знает. В отличие от мамы с отцом.
Оторвав от лица руки, Эрис с надеждой поднимает голову и горячо смотрит Полу в глаза.
- Ты поговоришь? Правда?
Что ж, если Пол поддержит ее, они прислушаются... Господи, только бы он всё правильно понял, только бы не передумал...