Летом темнеет рано, и солнце тонет в мутных водах каналов с покорности местной шлюхи, схваченной за горло отъявленным садистом, решившим, что стал всемогущим, безнаказанным, словно божество какое. Видал он таких божеств множество, высеченных из камня, северного гранита, одно краше другого. Будто бы было право у этих древних монстров насмехаться над простыми смертными. Над жалкими наивными людишками! Это он-то жалкий? А вот и нет, не на того проклятые нарвались. И ничего, что мозг отказывается работать, а мутный взгляд все время цепляется за одинокий куст, то и дело исчезающий в свете гаснувшего фонаря. Больше здесь, в темной глухой подворотне, цепляться не за что. Болотная вонь щекочет окровавленные ноздри, подбитый глаз светится всеми оттенками синего ничуть не хуже паршиво работающего искусственного светила. Скрюченный в три погибели мужик, прислонившийся к древней обомшелой стене, криво улыбается, продолжая отстранено размышлять о главной сущности бытия. Нет, не на того напали вообще! Вот пусть только вернутся, ироды проклятые, и тогда… Тогда можно будет утопить всех разом в луже крови, натекшей на булыжники мостовой.
А начиналось все обыденно, слишком заурядно, и банально ведь к тому же, донельзя. Выпил, погулял хорошо, сообразил, наконец, где именно находится, сцапал за зад какого-то дохлого парнишку. Впервые за долгое время лапы распустил, и то, потому что дико того захотелось. Конечно, кто запрещать-то смеет. Не бабу, в самом деле, обидел, а просто парня прихватил за место пониже спины. И кажется именно это послужило началом скверной истории, в которую бросился с таким азартом, как в глубокий омут вместе со всеми потрохами нырнул. И не вспомнить толком всю картину полностью, но пару бутылок точно оказалось разбито об буйные головы, потом завязалась нешуточная драка, потом кажется, кто-то на редкость расстарался и долго бил по хребту тяжелым дубовым стулом. Антикварным, между прочим! Хребет скрипел, но терпел издевательство. Прошло достаточно времени, чтобы сознание, взбудораженное алкоголем, вперемешку с забористой дрянью, совсем не предусмотрительно проглоченной накануне, стало меркнуть настолько, чтоб можно было пропустить один-единственный решающий удар. Длинное тонкое лезвие вонзилось под ребра несколько раз, и даже вроде как с разных сторон. Это опустил точно. Да и держать потом стало тяжело даже руки в вытянутом состоянии, со сжатыми кулаками, дабы щедро раздавать удары направо и налево. Они подводили, опускали, ложась вдоль тела как пара безжизненных лиан на Великом Древе, от которого все и началось. Сознание гасло, и припомнить дальнейшее не получалось ни в какую. Наверное, потом куда-то волокли. Или же был шум мотора? А почему тогда не в канал прямо?
Обрывки мыслей вереницей закручивались в мозгу. Кровь продолжала течь на темные камни, а Один, решивший прикорнуть у стены, беспечно улыбался, растягивая губы в нелепой усмешке. Больно не было, ничуть. И страха никакого не ощущалось. Вот еще немного отдохнет, протрезвеет, и все тогда. Поднимется, отряхнется, и обратно, щедро раздавать награду тем хищным тварям, посмевших свои жала гнусные совать куда не просят. О, месть будет страшной… Они еще все вспомнят! Да, только отдохнуть немного надо. Вот так, прикрыть глаза, вдохнуть сырой теплый вечерний воздух полной грудью и закашляться, отплевываясь собственной кровью. Скверно… И хочется выпить какого-нибудь дешевого крепкого пойла, лишь бы приглушить этот гадкий металлический привкус на языке. Нет, в смерть Один не верил. Вообще ни разу не верил, даже когда она подкралась вплотную, обнимая за сутулые плечи и заглядывая в мутные глаза с блуждающим взглядом.