В моих глазах наверно отражается скрытое безумие. Так сложно быть человеком без цели, без внутреннего стержня, но... это жизнь и большинство людей живут такими и даже не задумываются! Не задумываются, насколько они пусты, по сути. И я не о знаниях и оценке знаний, а о той сущности, что наполняет человека, о его внутреннем мире, о его наполнении. Чувства, привычки, убеждения и даже вера в что-либо и есть внутренним наполнением. И знаете что? Я не чувствую ничего этого в себе. Пустышка! Нет, я не из тех шаблонных девочек блондинок! Не куколка интересующаяся цветом помады больше чем миром вокруг себя. Но я пуста, пуста настолько, что бы осознавать это. Я не верю в богов, и чувствую, что у меня для этого есть серьезные причины. И в тоже время меня нельзя назвать атеистом. Я не из тех, кто отрицает существование таких сил, просто я не могу осознать и принять для себя, что я сама подвластна этим силам. Я чувствую себя выше этого. О, моя беспощадная мания величия. Наверно если где-то и существует ад, то для меня там припасено место. Гордыня ведь грех? Наверное, главный из моих грехов. Хотя вся эта классификация грехов кажется смешной и наигранной в контексте мироздания. Но сейчас не об этом. Я увлекаюсь своими мыслями, пытаюсь зацепиться за них как за спасительный круг. Зацепиться хоть за что-то, лишь бы понять, кем я являюсь на самом деле. Пустая, ненужная, безразличная ко всему девочка студентка в очень большом городе. У меня есть квартира, есть воспоминания из далекого детства напоминающее отголоски чего-то более важного. В принципе я не бедная, могу позволить себе многое, но не нуждаюсь, ни в чем, кроме самокопаний. Кроме попыток пускай и тщетных наполнить жизнь свою смыслом. Последнее время эти попытки особенно частые. Я попробовала все типичные ошибки юных дев. Я ходила в клубы, я пила алкоголь и курила, я даже попробовала наркотики. Но это все лишь имитация живого. Это весело лишь на момент когда твой разум отключается, но потом все скопившееся возвращается с торицей и хочется буквально самоубится. Но я не позволю себе такой слабости, все же я сильней того, что бы умереть из-за такой нелепости. Нет, я проживу свою жизнь очень долго, хотя возможно всю оставшуюся жизнь буду пребывать в такой странной меланхолии. Будут ли в ней еще светлые пятна? – наверное это мой девиз на ближайшие годы.
Я встречаюсь взглядом с мужчиной, что мне кажется смутно знакомым. Впрочем, ощущение постоянной паранойи и уверенность, что я видела его уже несколько раз боковым зрением, когда пребывала в местах подобных этому. Я замираю, пытаясь узнать его. Не знаю почему, но мне кажется, что за его взглядом с легкой тоской – скрывается нечто большее. В нем нет безразличия, и я могу отличить это от других эмоций, что сливаются бесконечным потоком чувств и настроений. Я даже приблизительно не могу сказать, кто он и чем занимается. Простите, я не Шерлок, и я не следователь, что бы читать по телу и манерам. Я могу предположить, что он боец, или начальник или вообще певец, я плохо разбираюсь в людях. Но он не уходит. Он, так же как и я стоит на расстоянии, словно боясь преодолеть некий невидимый барьер. И эта ситуация напоминает мне какие-то обрывки из моих снов. Тогда я была юной, стоп, а сейчас я тогда какая? Бред, я снова путаю реальность и бредовые сны с калейдоскопом картинок.  Так может пора воплотить их в жизнь? Наша пауза в виде переглядок слишком затянулась, а я наверное выгляжу неким озабоченным маньяком! Нельзя пожирать людей взглядом, хотя это и не запрещено уголовным кодексом.
Я быстро, словно боясь, что мужчина исчезнет, пересекаю расстояние между нами и протягиваю ему руку.
- Я Фрейя… - говорю я, и на моих губах мелькает улыбка. Я чувствую, как смех подкатывает к горлу.
- Ванадис, - добавляю я и начинаю смеяться. Это выглядит забавно, это выглядит нелепо и пускай немного по сумасшедшему, но я чувствую, что смех и улыбка которые меня сейчас переполняют, являются самыми искренними чувствами, которые есть у меня в запасе. Пусть он посмеется надо мной потом, но я чувствую, что он не сможет уйти.
- А давайте, прогуляемся? – и почему я ему так доверяю? Вижу в нем не мужчину с вполне себе суровым взглядом, а просто скажем так – парнишку. Я беру его за руку и веду в сторону мостика на озере. Почти как в фильмах, не хватает только хлеба, которым в фильмах кормят уток на этом самом озере. Да и оно не нужно. Обычные девушки бояться таких мужчин, а я? Кто сказал, что я обычная или что я боюсь хоть кого-то? У меня атрофия страха и когда-нибудь это обязательно выльется для меня в огромные проблемы. А сейчас я могу позволить себе улыбаться и тянуть за руку понравившегося мужчину. Пусть он будет моим, пускай и ненадолго. Моим собеседником и компаньоном, а не то что можно было подумать, судя по моим действиям. У меня нехватка искренних чувств, а не всяких любовных лихорадок.

Фрэнсис явно продолжала играть роль примерной жены, судя по тому, что, когда автомобиль Фрэнка подъехал к дому Реджи, сестра водителя стояла у окна, сложив руки на груди и грустным взглядом созерцала улицу. Долго ли теперь она протерпит, Фрэнки не знал. Они обсудили эту тему лишь вскользь, когда Фрэн согласилась уехать с Реджи на отдых на Ибицу, но что тогда, что сейчас, выглядела она удручающе. Если ее муж в ближайшее время это не исправит, его явно ожидает новый скандал. Какую сторону занимать в этом случае, Фрэнк терялся еще больше. Он не хочет снова искать работу, бояться зыбкости своего положения везде, где только может, не хочет теперь еще и оказаться на дне какой-нибудь канавы в виде бездыханного неопознаваемого трупа, потому что слишком много знает, по сравнению с прежним временем. Но и бросать на произвол судьбы жизнь и здоровье сестры он тоже намерен не был, его не так воспитали, да и кому он еще нужен, без нее-то? Палка о двух концах и на каком краю верное решение - не известно, а компромисс найти в этом случае практически нереально без помощи сестры, а она явно помогать не собиралась. Тяжелый мрачный взгляд из-за окна второго этажа не предвещал ничего хорошего и с таким подхваченным от сестры настроением Фрэнк уезжал домой, надеясь на утро не узнать, что Фрэн избита или убита, или покончила с собой.
Услышать в два часа пополудни фразу "Доброго утра" в этом доме - вполне нормально, но некому ее говорить. Большую часть своего свободного времени Ши проводил здесь все-таки один, несмотря на попытки завязать хоть какие-то хлипкие отношения с женщинами. С другой стороны, его дом - это его дом, и абы кого он сюда точно не пустит. Так что никто не помешал ему выспаться после долгой ночи в баре, но никто и не соизволил поднять вовремя, когда будильник, надоедливо звонящий в назначенный ему час, был сброшен куда-то под кровать, где все равно продолжал трещать. Но уставшему человеку часто все нипочем и еще с полчаса в таком состоянии Фрэнк продремал. Ему снилась какая-то ерунда из-за треска снизу и неудобной поз, в которой он остался лежать после "битвы" с этим противно звонящим аппаратом. С трудом поднявшись с кровати и отправившись приводить себя в порядок в ванную, он глубоко и обреченно вздохнул, жалея, что у него, как у многих его сверстников, уже нет в живых бабушки. А его бабушка с удовольствием согласилась бы жить с ним, поднимать вовремя, готовить завтрак. Хотя и закрывать глаза на ночные гулянки не стала бы... но одно другого явно стоило. Хотя что теперь говорить - бабушка все равно уже много лет как прописалась на кладбище и от ее незаменимой помощи остались лишь воспоминания.
Когда Фрэнк вышел из душа, полезть под кровать за часами все же пришлось и вот тут он не преминул отчитать себя за лень - стрелки показывали, что он уже минут десять как должен был быть в пути на встречу своему "наставнику" и как всегда опаздывает. Схватив пиджак и оставив приготовленный завтрак на столе, парень вылетел из дома быстрее, чем, казалось бы, мог.
И все-таки опоздал, снова. За ним водится это уже не впервые, но убежденная сова ничего не мог с этим сделать.
- Кирпичный цвет лица тебе не пойдет, - попытался отшутиться Фрэнк, опуская боковое стекло до конца. - Каюсь, проспал. Постараюсь больше та не делать. - На самом деле, Фрэнк ничего в своих опозданиях плохого не видел. Главарем группировки ему никогда не быть и от его явления народу вовремя ничего зависеть не будет. Работа эта не официальная и никаких точных распорядков не имеет, иначе он бы точно ночами мирно посапывал в своей кроватке, а не играл в карты и не пил мартини в одном из многочисленных подчиненных Крэям баров. - Тогда пусть это будут антикварные часы с маятником. Красиво смотрится. - Сейчас скажут, губу раскатал, ага, закатай обратно, но Тедди, кажется, только понравилась эта шутка и он решил не застрять больше внимания на том, что помешало ему начать "занятие" вовремя. Фыркнув тихо от фразы Смита, Ши закрыл окно, вылез из машины и поспешил за своим "учителем".

Мелкий дождь бьет по крыше кареты, и это напоминает мне те дождливые вечера в Лондоне, когда я была в личине Марго. Ах, забавное было время, забавное и веселое не смотря на всю окружающую меня в то время ложь. Тогда у меня не смотря на отсутствие магии было хоть какое-то подобие свободы. У меня даже были... друзья? да, я считала их друзьями на тот момент, но потом вспомнив правду, я отреклась от них как и от того Лондона. Я добровольно приняла свой путь в ненависти и уныние. Вот и вышло, что та Марго, стала мной. Хотя может во мне все еще есть те черты? Черты, когда хочется быть отчаянно хорошей? Ведь по какой-то причине я тогда после колодца решила принять путь раскаяния и просить милости у брата... наивная! Я верила, верила, что меня примут! Верила, что все простят и все будет как раньше, и можно снова быть.. Леди Морганой! А не изгнанной из собственного по праву дома - ведьмой! И я ведь не всегда была злой ведьмой, были и моменты, когда я была... просто леди, нежный цветок выращенный в теплицах Камелота. Когда можно было не задумываясь ругаться с Артуром и дразнить его на приемах. Когда можно было заигрывать с прибывшими рыцарями и поддерживать их на турнире, повязав платок на плечо! О, как было прекрасно это время. Средневековье считают темным и необразованным, но тогда в Камелоте у меня были все блага цивилизации того времени! Не было таких новомодных штук как компьютер, интернет и телевизор - но было что-то другое, более забавное. Живое общение? да пожалуй, можно назвать это так. наверно по этой причине я сейчас остановилась не во времени со всеми техническими причудами, а здесь в девятнадцатом веке. Впрочем, основная причина конечно - моя тоска по Томасу. Даже его я умудрилась изгадить, опошлить своей темнотой и злобой и... и убить. Да, я могу сколько угодно обвинять Эдит в этом! Что я убила его из ревности, но только себе я могу признаться - что я убила его по своей воле! И ничего это не изменит! Никакие силы провидения, никакая магия не повернет время вспять - что бы я остановила руку с ножом, и просто вырубила бы его - пока расправлялась с его женушкой! Да и невозможно это, то тело, прекрасное тело - погибло и лежит в земле. Это забавно, учитывая что дух того тела действительно его покинул и теперь во мне. А я даже не задумываюсь о том, чем именно и как именно наш уважаемый Мерлин меня остановил. Я отвечу ему позже, и ему будет больно - уж поверьте, я злопамятна. Но это лишь размышления. Пустые размышления, пока я  еду в карете, под равномерный звук копыт и капель дождя, что вместе устраивают причудливую симфонию. Тихая мелодия дороги, становится чуть смешанной, сквозь нее я слышу нечто, но не могу разобрать. Да и не хочу. Я отключила всю свою магию, я просто неизвестная леди, неизвестно откуда! Я Моргана, баронесса, королева, ведьма, верховная жрица и еще примерно тысяча ролей которые я взвалила на себя, но не могу вынести.  Просто потому, что быть постоянно одной мучительно сложно, но быть с кем - будучи мной, не представляется возможности. Я конфликтная, я хорошо себя чувствую лишь в условии кризиса, во все остальное время я безнравственная амеба. Мне нужен хаос, лишь в нем я понимаю - к чему стремится. Но явно не к очередному балу или приему. Это для меня лишь затравка, так глупая игра воображения, в котором я все еще жива и мечтаю о прекрасном принце. А пока в наличии лишь извозчик и кони. Цокот копыт прекращается и открываются двери кареты, мне протягивают руку и открывают над мною - зонтик. И в таком тихом совершенстве ведут до дверей, где меня конечно ждут как почетную - читай прибыльную, гостью. И сразу серый мрачный мир словно испаряется от музыки и танцев. Мне казалось я выехала во время, но на деле немного опоздала. Я улыбаюсь, хотя даже не понимаю зачем, так не более чем ритуал вежливости. А после меня просят сыграть на рояле. Я подхожу к нему и мои пальцы наученные горьким опытом Люсиль - перебирают черно-белые клавиши, заставляя инструмент издавать звуки и складывать их в музыку. Одна из девушек узнав мотив начинает тихо петь, и все замолкают слушая наш симбиоз. Мелодия длинная, но мне лишь приятно задержаться о инструмента, вслушаться в музыку и в пение девушки. Как вдруг посреди мелодии я слышу чей-то настойчивый крик.
- Моргана, - крик отдается в моей голове, но я так отвыкла от подобного типа связи, что  даже не понимаю. Я оборачиваюсь - но в здании мертвая тишина, все слушают нас. А мелодия перевалив за середину идет к своему концу. И после я слышу вновь, отчаянный, молящий голос из глубин Лондона, - Моргана!
Я не прекращаю играть, ведь это моя любимая мелодия, но я в замешательстве. Голос, такой знакомый - но я не могу вспомнить! Вам кажется это смешным? Но, я не могу! И нет дело не в том, что я когда-то теряла память и магию, в конце концов это было в 21 веке! И с того момента я успела прожить еще одну жизнь. Просто я забыла, забыла свое прошлое, как люди  забывают свое младенчество. Прошло так много времени, целая жизнь, моя жизнь. И голос, когда то скажите вы мне - что я забуду его обладателя - я бы выколола вам глаза! Вот только так бывает, наверно обратись сейчас ко мне Артур - я бы и его не узнала, коварная вещь память. Я помню свое прошлое в целом, но не помню в частностях. Благо я еще помню что такое внутреннее наполнение, что-то наподобие того, что зовут аурой. И как только мои пальцы доигрывают мелодию, я коротко кланяюсь публике и ухожу в тень, а после одним движением руки заставляю себя переместиться. Магия, которую я столько отвергала - наполняет меня и переносит под дождь. А возле меня стоит юная леди. Я вначале смотрю на нее с легким подозрением, но после догадываюсь заглянуть в суть.
- Эйсуза! - выкрикиваю я с удивлением и радостью и даже с смятением. Как я могла ее забыть? Как вообще можно забыть свою практически дочь? Видимо можно, и очень даже просто. Память не вечна, в отличии от той же моей жизни как показывает практика.
- Но, что с тобой? - я хочу спросить как она здесь оказалась, но вижу ее измученный взгляд, пускай и прикрытый блеском наряда. Все же я знаю ее суть, и чувствую изменения в ней. Я веду рукой по ее телу, и чувствую еще не успевшую толком затянуться царапину. Всего капля силы, и она исчезает вместе с нанесенной болью. Жаль, что душевные раны нельзя с той же легкостью исцелить.
- Может пройдем в... особняк здесь неподалеку? Там тепло и играет музыка, мы сможем обо всем поговорить, - не хочу сразу показывать ей свой дом, не хочу, что бы она видела меня такой! Хотя нам о многом придется поговорить!

Дыхание обжигает горло, тяжесть давит на плечи. Все-таки Джейсон ужасно тяжелый говнюк.
Казалось бы, подумаешь, тушка девяноста кило! Я выдерживал нагрузки и больше, и давалось мне это проще. Как любая боевая задача, в отношении которой я просто должен. Должен справиться, иначе погибнут люди. Тут то самое "должен" тоже есть, но на кону жизнь не случайных незнакомых людей, а собственного брата, действительно родного и близкого, что бы он ни думал о нашей семье в целом и обо мне в частности. И пусть меня заклеймят сволочью, я чувствую разницу. Страх за Джейсона сковывает движения и делает ношу в два раза тяжелее.
Он был ранен еще в начале схватки, когда на нас только напали, а сейчас и совсем никакой. Не знаю, что ему вкололи, наверное, лошадиную дозу успокоительного, потому что он действительно спокойный. Инертный. Равнодушный. А еще недавно, несколько часов назад, когда я опоздал прийти на помощь, я видел его другого: отчаявшегося и по-настоящему испуганного. Он боялся того, что ждало его в Аркхеме, боялся настолько, что не мог это скрыть, и я понял, что ни за что, ни на минуту не оставлю его там.
У меня не было времени позвать подкрепление. А если бы и было - кто стал бы мне помогать? Красный Колпак - герой сомнительного толка. Девушкам нравится "плохой мальчик", они рады стрелять в него глазами, но когда доходит до поддержки в бою - тут уже каждый за себя. Ну разумеется, идейный противник же. Мне он тоже идейный противник, если разобраться, и никогда не упускает случая этим щегольнуть. Но кроме того, он мой брат, я его знаю как никто другой, и уж за годы-то успел разглядеть, где настоящее, где наносное, и понять, что не настолько уж мы друг от друга далеки. Жаль, что это знание просто так из своей головы в чужие не переложишь. Я даже собственного отца не сумел убедить, который Джейсона знает и любит, куда уж чужих, посторонних людей. Мои друзья, когда упоминают Тодда, хмурятся и поджимают губы, и, зуб даю, не говорят ничего плохого только потому, что знают: я его брат, и не позволю говорить гадости в своем присутствии. Я действительно могу заставить их быть сдержаннее. Но заставить их рисковать жизнью ради того, кто, по их мнению, этого не заслуживает, не могу. Не имею права.
Тим, наверное, помог бы мне. Но вовремя не ответил, когда пытался с ним связаться, а ждать я не мог, перед глазами все стояло лицо брата, выхваченное взглядом из темноты, когда его запихивали в машину. Ему нельзя было там оставаться. Аркхем сам по себе страшен, но для Джейсона особенно. Он уже был там однажды. Он знает, что это место - владения его убийцы. И помнит свою смерть. Яма Лазаря полностью обновила его физически, но душевные шрамы никуда не делись, невозможно полностью оправиться от собственного убийства, жестокого, совершенного психопатом, единственной целью которого было досадить твоему отцу.
Наверное, меня поддержал выброс адреналина, потому что теперь я почти не помнил, как попал внутрь и что делал. Помню, что там были люди Талии - я просто не мог дожидаться, пока они уедут, - помню подземелье, какую-то камеру - не комнату! - далеко не больничную, помню нахлынувшие друг за другом облегчение и ужас, когда я понял, что он даже не привязан внутри. И успокоительную мантру, вертевшуюся в голове все время, пока я прорывался внутрь, пока тащил его на себе до ближайшего укрытия. "Они бы не успели ничего сделать". Надо быть осторожнее с женщинами, Джейсон. Особенно такими опасными и мстительными, как Талия. Они никогда не забывают обид и не прощают врагов.
Над ухом раздается хриплый короткий стон, и я понимаю, что пора проверить, как там мой бесценный груз. Для осмотра выбираю чердак старого дома - жильцы тут все еще есть, но по большей части те, кому не хватило средств выехать. На лестнице, пока я тащу Джейсона наверх, не попалось никого, и я полагаю, это хорошая примета. Люк, на удивление, оказывается закрытым, но взломать замок для меня - дело пяти минут - всегда хорошо удавались манипуляции с мелкими предметами. Джейсон снова стонет и, кажется, даже бормочет что-то. Я бросаю взгляд на рану на боку - темное пятно расползлось по костюму под курткой. Перевязать его тоже не успели. Ничего, я справлюсь. Мне бы только чуть больше времени.
Протискиваться в люк с крупным шевелящимся телом на плече - то еще веселье, но я справился, а Джейсон даже кажется начинает приходить в себя, по крайней мере, я расслышал отчетливое "пиздец!" когда приложил его затылком о петлю дверцы. Света тут почти нет, зато не приходится опасаться, что кто-то сможет подкрасться незамеченным. Это я тоже считаю несомненным плюсом. А в рану могу и фонариком посветить. По возможности осторожно опустив брата на землю, я склоняюсь к его лицу и заглядываю в распахнутые глаза. Взгляд сфокусировался на мне, уже хорошо.
- Джейсон? Ты со мной? Понимаешь, что происходит?

Я давно предлагал Бэтмену сжечь этот адский клоповник. Перестрелять всех к херам, а потом вылить тонну бензина, разложить бомбы, взорвать и навсегда уничтожить. То, что создавалось с целью помочь душевнобольным, превратилось в рассадник психов и любимый курорт Джокера и его повернутых ублюдков. И если Уэйн боялся взять себе на душу такой грех, я бы мог сделать это вместо него. Господи, я бы сделал это с таким удовольствием, но Бэтмен... Слабак и лицемер. Вместо того, чтобы навсегда покончить с проблемой, он продолжал отгораживаться жалкими фразами о "не стать таким же" и закрывал глаза на то, что его система "поймать - посадить" давно дала сбой. Таких психов нужно убивать, как убивают больных бешенством собак, пока те не успели заразить еще кого-то. Эта выскочка-арлекинша Квинн - лучшее тому подтверждение. Но непробиваемый Брюс Уэйн скорее бы сдох, чем замарал свои белые ручки.
Талия знала обо мне больше, чем другие. Знала мои слабости, выведала страхи и потом, когда схватила меня, поступила, как настоящая сука, какой я ее помнил. Красивая жестокая сука, она запихнула меня в Аркхэм. Гиблое гнилое место с мертвенно-белыми лампами и мертвыми людьми внутри. Длинные путанные коридоры, из которых нет выхода, шепот в коридорах, когда не разобрать, это заключенные или голос в твоей голове. Больница, которая не лечит, а сводит с ума. Неудивительно, что Джокер вконец сбрендил, конченный уебок.
Я ненавидел и боялся Аркхэм, знал - никто меня отсюда не вытащит, кроме меня самого. Нет такого места, откуда бы не выбрался Красный Колпак, и когда меня вытянули из тачки, я лихорадочно вспоминал все, что когда-либо знал и видел об этой дыре - планы, карты, разговоры Бэтса. А потом почувствовал укол в шею, ноги и руки предательски ослабли, и я понял, что это конец. Не хотелось признавать, но сдохнуть в Аркхэме в окружении психов и извращенцев-врачей было моей судьбой.
А после этого начался Ад.
Кто-то говорил, что они используют наркоту, чтобы сделать пациентов покладистее и дружелюбнее. В смысле, контролировать овощ куда проще, чем бесноватого и больного на всю голову ублюдка, а с учетом роста норова психов и гениальности преступников улучшались и методы воздействия. Не можешь успокоить? Запугай до смерти.
Не знаю, что мне вкололи, но я словно провалился в бесконечный фильм с моим участием. Детство, которое я почти не помню, мать - лишь обрывки, неясные очертание, фигура Бэтмена возле меня - стойкое ощущение конца и страстное желание, чтобы этот конец наступил. Тренировки, Грейсон и костюм. Ночь на складе без начала и конца, как будто заело диск. Смех, взрыв, смех, взрыв, безумный ебанный смех, пробирающий до костей, как и удары лома. Снова Грейсон.
- Дик, - я безучастно смотрю на Найтвинга, а его лицо расплывается и раздваивается, чтобы снова собраться в одно. А потом - расплывается... - Давно хотел сказать, Дик...
Я не до конца уверен, вырывается из моего рта хоть слово. Вообще-то, жутко хочется блевать. Только через некоторое время я осознаю, что реальность вокруг вращается и меняется. Куда-то делись жуткие зеленоватые, словно в слизи, стены, лампы тоже пропали. Темноты я не боюсь, Бэтмен приучил. Да и в Готэме не бывает солнечных дней.
Готэм, кстати, я тоже ненавижу. Черт меня дернул возвращаться сюда? Еще недавно я ненавидел все: каждую ебанную частичку этого городка и психов, что его населяли. Бэтса и его чокнутую семейку, повернутых на подбирании с улицы бездомных детей и превращении их в маленьких отточенных машин для борьбы с несправедливостью. Ненавидел Джокера и мечтал прострелить ему глаза, а потом - забрал у его чокнутой подружки биту и славно поиграл в пиньяту с его внутренностями. Ненавидел вечно сырую мрачную погоду, может, именно поэтому все люди в этом городишке так легко съезжают с катушек, может, именно поэтому именно здесь всегда будет это вечное противостояние - псих в костюме против психа в костюме. Наверное, стоило укатить в Метрополис - говорят, там работенки поменьше, все-таки инопланетянина боятся куда больше, чем извращенца в черном спандексе.
Я глупо фыркаю и сдерживаю рвотные позывы. Блевать хочется страшно, а еще снова возвращается морда Грейсона. Задрал невыносимо, вот честно. Из всей семейки Дэмиан самый нормальный. Он хотя бы честно говорит, что ненавидит (впрочем, сопля ненавидит все и за это ему отдельная честь), а не смотрит, как на пустое место или паршивую овцу.
- Понимаю, - отвечаю я и смотрю на едва заметную в темноте маску. Мой шлем валяется где-то далеко, одинокий и забытый. Надеюсь, его подберет какая-то красивая цыпочка и будет бережно протирать. Он заслужил это. - Понимаю, что ты меня заебал, - я мотаю головой и от резкого движения меня рвет желчью. Кажется, я лежу на боку, потому что что-то твердое неприятно давит на висок. Вместе с придавленным ухом начинает болеть затылок - и я вспоминаю (это реально было?), что этот уебок приложил меня о какую-то хрень. Ебанат криворукий. Как ему вообще доверяют спасать людей?
- Ох ты бля, - сил отползти нет совершенно, но желание убраться подальше от Грейсона непреодолимо. Я стону и переворачиваюсь на спину - нет, это определенно не сон и Натйвинг и его наглая рожа реально здесь. Или это просто мираж? Очередные штучки-дрючки докторишек из Аркхэма, и все это - действие какой-то еботни из их шприцов, не более чем моя воспаленная фантазия.
- Почему? - спрашиваю я у клона Дика Грейсона. - Почему из всех горячих девчонок мне кажешься ты, Грейсон?

Я устало падаю на кушетку и выдыхаю, потирая лицо обеими руками. Это невозможно. Я был везде, в каждом углу Централ-Сити, в каждом заброшенном здании, едва ли в квартиры не начал вламываться, вдруг Обратный Флэш любит комфорт. Обратный Флэш. Так гораздо проще называть его, можно практически забыть, что все это время им являлся Уэллс. Когда все успело стать таким запутанным. - Тебе нужно отдохнуть, - мягко произносит Кейтлин, входя в медицинский отсек. В ответ я только качаю головой с грустной улыбкой на губах. - После того, как найду Эдди. - Я пообещал Айрис. Пусть детектив и не вызывал у меня теплых чувств, пусть большую часть времени мне хотелось дать ему по лицу, на котором так часто красовалась эта дурацкая полуулыбка, пусть его приторная сладость и правильность вызывала у меня рвотные позывы. Но он делал Айрис счастливой. Я видел это, и ничего большего мне и не нужно было. Только чтобы она была счастлива. Поэтому я обязан его найти. И остается только надеяться и молиться всем существующим богам, чтобы он был жив.   
    В очень эгоистичной части себя я был рад, что Уэллс - Эобард, Реверсивный, как ему угодно - схватил Эдди, а не Айрис. Сейчас моя голова хоть немного ясно соображает, если бы это была Айрис, я бы к черту перевернул весь этот город и не присел, пока не нашел ее. Мне немного хотелось спать, но скорее из-за всех событий, произошедших вчера, хотелось забыться на пару часов и выпасть из гнетущей реальности, в которой пока что не предвиделось совершенно никаких просветов. У меня не было ни единой идеи, как разобраться с Уэллсом, он был быстрее, стоял на десятки шагов впереди, и при всем при этом мне было необходимо получить признание от него. Голова кругом. Я пытаюсь расставить приоритеты и заниматься тем, что важно в данный момент, вот только голову никак не выключишь, и мысли, настырно лезущие в голову, просто так не уйдут. Все настолько плохо, насколько даже сложно было представить. У меня немного болели ноги от интенсивного бега целую ночь. Закидываю их на кушетку и откидываюсь на подушку. Да, возможно, я мог бы отдохнуть пару часов. Глаза прикрываются сами собой. Даже мое усовершенствованное тело не могло справиться со всей горой проблем, свалившихся на плечи. У меня была команда. И без их помощи я бы уже сломался под тяжестью всего этого кошмара. 
    - Айрис? - шокировано выдыхаю я, мой голос звучит на целую октаву выше, а брови в искреннем удивлении ползут вверх, когда я слышу ее голос. Сначала мне кажется, что это сон, но затем я распахиваю глаза и вскакиваю, опуская ноги на землю. Все внутри меня сначала сжимается, а затем обрывается вниз, дыхание перехватывает, сердце застревает где-то в горле, и я чувствую каждый его удар. Нет. Нет, нет. Нетнетнетнетнет. Не сейчас, не так. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, черт возьми! На мгновение я даже зажмуриваюсь, чтобы проверить, нет ли у меня галлюцинаций от усталость или чего еще. Но когда я снова распахиваю глаза, моя лучшая подруга все еще стоит напротив меня. Моя лучшая подруга, от которой я практически целый год скрывал огромную часть своей жизни. Моя лучшая подруга, которой я больше всего на свете хотел рассказать о том, что со мной произошло. Моя лучшая подруга, на лице которой сейчас так ясно читается боль от предательства. - Это не то, что ты думаешь, - выпаливаю я, натягивая на свое лицо неубедительную улыбку. - Мы.. просто.. идем на карнавал? - моя попытка отшутиться или оправдать себя (я же не серьезно считал, что это прокатит, верно?) выглядит абсолютно жалко даже в моих глазах. Я тяжело вздыхаю и обреченно роняю голову на свои ладони. Сейчас самое ужасное время для подобного разговора. Эдди неизвестно где в неизвестно каком состоянии, Уэллс нас предал, после всего, что мы пережили вместе, я не могу поймать человека, убившего мою маму и выбить из него признание, чтобы освободить отца. В моем мозгу нет места для еще одной проблемы.
    Самое дурацкое, что в своей голове я обдумывал этот разговор миллионы раз. Все исходы, все возможные реплики, все возможные ее реакции. Я рассмотрел все варианты, я был готов, потому что рано или поздно такой момент должен был наступить. А сейчас, оторвав лицо от своих ладоней, я понимал, что в моей голове пустота. Вакуум. Ни единой фразы, ни единой придуманной мной реплики. А там была парочка очень хороших, поверьте мне. - Послушай, Айрис, я могу все объяснить, - встаю на ноги и медленно подхожу к девушке, выставив ладони вперед, словно показывая, что я не причиню ей вреда. Сердце все еще билось в груди как сумасшедшее. Я не мог потерять ее. Не таким вот нелепым образом. Не сейчас, когда больше всего мне нужна именно ее поддержка. Хотелось выть от отчаянья. Пусть это будет ужасным сном. Ну же, я заслужил хоть что-нибудь, хоть какую-нибудь милость от вселенной за свое супергеройство. Пожалуйста. - Пожалуйста, просто.. давай просто поговорим, хорошо? - Желание сбежать было очень сильным. Сослаться на то, что секунды Эдди могут таять быстрее, чем снежинки, попавшие в теплое помещение, и вернуться к этому разговору позже. Найти подходящие слова. А потом вернуться и объяснить ей абсолютно все, каждую деталь, рассказать о том, как я боюсь потерять ее, что подобный Реверсивному псих может навредить ей, что мы с Джо не сможем это пережить. Я не смогу это пережить. Что Флэш существует из-за нее и ради нее. На мгновение я закидываю голову назад и прикрываю глаза, чтобы сделать глубокий вдох. Умерить сердцебиение мне никак не удается, но мысли перестают в панике метаться в моей голове. - Все не так, как ты думаешь, я обещаю, - медленно снимаю свои перчатки, заглядывая в ее карие глаза, такие знакомые, такие родные. И у меня снова перехватывает дыхание. Кидаю перчатки на один из рабочих столов в Кортексе, затем делаю еще один небольшой шаг в сторону Айрис, пытаясь всем своим видом показать раскаяние, и очень неуверенно беру девушку за руку. Мне кажется, что или мои пальцы слегка подрагивают, или ее. Все внутри меня снова сжимается до размеров песчинки, а желудок словно наполняется острыми кусочками льда. Так сильно я не нервничал даже когда поступал в колледж. Если она сейчас развернется и уйдет, я потеряю ее. Это не может произойти. Не с нами. Айрис и Барри против всего мира, верно? Так все не может произойти. Сглатываю, выдыхаю и позволяю одному уголку губ приподняться в неловкой попытке ободряюще улыбнуться. - Пожалуйста, дай мне шанс, мне нужно так много тебе сказать, - я веду ее в наш так называемый спортивный зал, который занимает только одна моя беговая дорожка, и опускаюсь на выступ, на котором она стоит, а затем хлопаю по месту рядом с собой. Возможно, не самое комфортабельное место для подобных разговоров, но кого это волнует.

как только, так сразу!

говорят, что после таких событий начинается то ли блюз, то ли суицид,
то есть ты с полным чувством и совершенной отдачей должен познать - где у тебя болит.
что у тебя болит.
зачем у тебя болит [ц.]

   К этому просто нужно было привыкнуть. Так думала Кларк, морщась и пряча глаза от назойливого лучика света, что проникал сквозь плохо задернутый полог ее палатки. На ковчеге такого и в помине быть не могло. Это просто нужно было осознать. Не вздрагивать от каждого шороха, что был слышен где-то за пределами. Пытаясь провалиться в долгожданный и спасительный сон, желательно без сновидений. Но, все еще вскакивая посередине ночи от очередного крика или смеха, проклиная загулявшего подростка, или просто тревожного сна, девушка не могла осознать, где находится. Просто не узнавала своей одиночной камеры, в которой, по факту, никогда не была одна. С ней всегда были мысли и голоса, что прятались где-то по углам, дожидаясь своего законного времени суток – ночи. Когда девушка не могла уснуть, ворочаясь на неудобной кровати с бока на бок, подложив под голову собственную руку.  А потом, захлебываясь этим отчаяньем, паникой и всепоглощающим ужасом, куталась в накинутую сверху куртку, приходила в себя. Дышала равномерно, напевая себе под нос знакомый мотив песенки, чьи слова давно стерлись из памяти. Пыталась успокоить нервно бьющееся сердце, готовое вывернуть грудную клетку и вспоминала. Вспоминала, что на Земле не так уж плохо и больше не приходится ждать очередного обхода, где охранник, смотря на тебя как на человека третьего сорта, грубо попросит встать к стене.
   Где, если встать пораньше, можно наблюдать, как солнечный диск поднимается из-за деревьев, освещая все вокруг. Ровно столько, сколько может ухватить взор и дальше, в бескрайние дали. Определенно к этому можно было слишком быстро привыкнуть. К хорошему всегда привыкаешь быстро. Стоять во влажной от росы траве, чувствуя, как намокают ноги, но совершенно не печалиться, лишь дышать полной грудью, медленно и глубоко, чувствуя, как каждая клеточка наполняется живительным кислородом, до краев. Дышать до головокружения. Пожалуй, блондинка не раз, украдкой, заставала своих соплеменников за этим делом. Когда они просто замерши разглядывали очередную ветку дерева, травинку или причудливый листок. В такие моменты, Кларк, все чаще ловила себя на мысли, что сотня, сброшенная на землю, в первую очередь, дети, не видевшие ничего кроме железных стен Ковчега, где-то нищеты и разбоя, а потом и одиноких холодных камер, и осознания, что они навсегда утеряны для общества. Ведь не зря в последний год , каждую казнь производили спустя пару часов, после пересмотра дела. Им просто не давали второго шанса.
   Впрочем, даже наличие или отсутствие этого самого, второго, шанса, было чем-то незначительным здесь, на Земле. Где утро встречало ребят попытками отогреться, сидя в кругу около костра, забывая вчерашние распри ровно до того момента, когда приходилось начинать что-то делать.  Гриффин же ловила себя на мысли, что так продолжаться не может. Непривыкшие спать на холодной Земле, и в полевых условиях, ребята могли быстро подхватить банальную простуду, от которой у них, естественно не было лекарств. Кларк в очередной раз проклинала каждого члена Совета и всех вместе, не стесняясь выражений, когда приходилось греть озябшие руки о пламя костра, что обжигало кончики пальцев. Ковчег не позаботился о том, чтобы дать с собой, идущим на верную смерть, детям, что-то большее, чем старый челнок столетней давности с испорченной системой связи, на котором они, собственно, прилетели.
   На самом деле ее об этом никто не просит. От слова совсем. Ее вообще тут не особо жалуют. Но неприятное чувство ответственности за этих ребят  сворачивается в тугой узел, где-то  внутри вызывая нервную дрожь по всему телу. В голове крутятся  противные мысли, что она тут даже не самая старшая, но в очередной раз, краем уха слушая «вдохновляющую» речь Беллами, она соглашается сама с собой, что, похоже, самая ответственная и рациональная. Понимающая. Что в итоге им придется что-то делать ради своего выживания, а не просто следовать заражающему чувству свободы. Читая между строк - вседозволенности. Девушка обреченно качает головой, плотно сжимая губы, в попытке удержать себя от порыва грубо оборвать самопровозглашенного лидера, и с улыбкой подает какой-то девушке стакан с теплой водой, единственное, что сейчас может предложить промерзшей до костей особе, Гриффин. За что себя тихо ненавидит.
   Она в очередной раз думает о том, что земляне выживали тут не один год и даже не одно десятилетие, справляясь со всеми болезнями знакомыми и незнакомыми когда-то человечеству. Кларк непроизвольно подкидывает ветки в разгоревшийся костер, откидывая с лица светлую прядь, принимая простое для себя решение. Завтра на рассвете отправиться за теми водорослями, что удалось извлечь из той каменистой речушки в нескольких часах ходьбы от лагеря. По крайней мере – это, пока, единственное известное лекарство, на этой Земле.

Утро наступает слишком быстро.

   Если бы у нее спросили: почему именно Октавия? Гриффин бы на мгновение растерялась, осматривая их небольшой лагерь в поисках знакомого силуэта девчонки с копной каштановых волос, как будто это помогло бы ответить на поставленный вопрос. От Октавии за несколько метров веяло азартом и жаждой приключений, желанием быть полезной, хотя, сама девушка вряд ли бы себе в этом призналась. Кларк же пожав хрупкими плечами ответила бы просто: а почему не она? И никто бы не смел упрекнуть девушку в дурном тоне, и том, что отвечать вопросом на вопрос не культурно. Просто потому, что никому не было бы до этого дела.
Но если бы Гриффин всерьез  задумалась над этим вопросом, почему же в спутниках на сегодня младшая Блейк? Закусывая щеку изнутри и хмурясь, пытаясь понять свои мотивы, возможно, пришло бы осознание, что с Октавией не нужно говорить по душам. Не то, чтобы Гриффин не любила подобных разговоров, просто девушке было искренне наплевать, за что же умницу, красавицу и просто дочь члена совета отправили на Землю умирать. Младшая Блейк по умолчанию не переносила правильную Гриффин, по крайней мере именно так думала последняя. И уж точно Октавия не была Финном, который всеми силами пытался вытянуть из девушки всю возможную информацию. А вот для чего? Гриффин старалась не задумываться о подобном, отвечая все чаще сухо и односложно, борясь с желанием бросить грубое, что это не его не касается.
   И уж точно Октавия не была сыном канцлера, что скрылся в своей палатке еще в момент, когда Кларк начала свои сборы. Прихрамывая на одну ногу и опустив плечи, после очередного, довольно грубого, отказа самой девушки от его помощи. Она в ней не нуждалась, тем более его. Уэллс и без того одним своим видом бредил еле затянувшиеся душевные раны, а подвергать себя очередной многочасовой пытке, Гриффин не имела никакого желания, по сему Октавия была идеальным спутником, при этом умудрялась не раздражать как ее старший брат, и, если хотела, была вполне милой девушкой, с которой было приятно молчать. Чаще всего молчать.
- Шевелись Октавия, иначе уйду без тебя, - ее голос резкий, немного хриплый, еще не отошедший  после сна, совершенно незнакомый. Точнее, неузнаваемый, даже самой девушкой. В ее голосе переливами плохо скрытое недовольство и тон, не терпящий никаких возражений. Кто-то мог бы сказать, что Кларк буквально жаждет грубости в ответ, если бы саму девушку это  хоть чуть-чуть волновало.  Ее и так здесь не особо жалуют, поэтому, какая разница? В планах Кларк нет пункта - дождаться задержавшуюся сзади Октавию. Возможно потому, что там просто не вписано имя Октавии вовсе? Гриффин перехватывает удобней шлейку походного рюкзака, в который, самолично, уложила карту и веревку, а еще флягу с водой, что стащила из общей кучи, под неодобрительный взгляд какого-то паренька. Втягивая через нос влажный лесной воздух, что пропах сырой листвой и хвоей, она переступает очередной корень и  направляется все дальше в чащу. У Гриффин всего одно правило, кому нужно – тот догонит. У нее в целях на сегодня вернуться в лагерь с чем-то полезным. Уже нет никаких сил смотреть на потерянные взгляды ребят, что те пытаются скрыть.

Иногда один телефонный звонок меняет всю ситуацию.
Впрочем, и не раздавшийся телефонный звонок тоже меняет многое.

И как не щурься, не видно края и конца, лишь бесконечный горизонт. Здесь словами гладят, убивают, возвращают пульс и выбивают из легких смысл жизни, из глаз - блеск. Пустые китайские болванчики, собачки, что стоят в салоне автомобиля и при каждом качке качают своими головками. Влево-вправо, вперед-назад. Без идей, без собственного мнения. Все терпят - и ты держись. Неразборчивая душа склоняется к чему-то простому, что делится на два или один. Сложные цифры и что изучалось на алгебре - давно стерлись, остались простые истины, как у светофора. Зеленый - иди, красный - стой, а желтый - готовься к пути. Исключений из правил почти нет, а если есть, то они выделяются белыми воронами среди павлинов. Государство делает из них обычных, они красят свои перья, вставляют павлиньи. Вот только подсемейство фазановых не принимает в свою стаю, а вороны не - не впускают назад. Пустозвоны. На счетах в банке появляются лишние нолики, они радуются как дети, продолжая играть в считалочку, "эники-беники", прыгать по классикам, начерченным кем-то сверху. Сплошные юристы, экономисты да психологи. Каждый проступок, каждый шаг меняет карту реальности. И тот, который мечтал с раннего детства стать хирургом, который резал игрушечным скальпелем по пластмассовому пузу, играя в аппендицит, ныне мечтает о другой карьере и даже другой стране. Примерял фартушки, сшитые бабушкой или мамой, вчитывался в сложную медицинскую литературу с его угловатыми словами, читал в слух латинские названия, что незнающий мог с легкостью принять за один из способов вызова дьяволы, ныне штудирует глаголы и склонения, пишет эссе на тему "как я проведу свои последующие пять лет" на 42 листа в формате А4 с полуторным интервалом. Какая комиссия не согласится принять такого вундеркинда в свои ряды? Пусть он слегка занудный, без искорки в глазах, но прилежный, серый, не станет крайним, не выйдет за рамки обыденности.
Девочке едва шестнадцать. В таком возрасте нужно выбирать в какой цвет покрасить ноги - в изумрудно-синий или с блестками, а не путаться решить какой жизнь будет через пять-семь-десять лет. У таких хороших девочек никогда не происходят непредвиденные ситуации, они не попадают в плохие компании, заучивают книжки, говорят правильно, не смотрят на плохих мальчишек, не садятся на их байки, не прогуливают уроки, прилежно делают домашние задания, переводят бабушек через дорогу, не грубят родителям, вечера каждого воскресенья проводят в компании всей семье, на каникулы ездят навещать дальних родственников. Даже в мыслях - они приторно-сладкие, правильные, без острых углов, круглые, встроенные в окружность. К таким девочкам не стучатся камушками поздно ночью в окошко, не зовут гулять. Выходят они замуж за исключительно правильных мальчиков и живут совершенно скучной, обыденной жизнью, стараясь воплотить Американскую мечту, с серыми пятнами на пленке. Некие королевы Мира, что улыбаются своей отточенной улыбкой на фотокамеру, прячут за блестящими глазами свои мысли и слезы, не показывают на публике свои эмоции. совершенно замкнутые, застегнутые на все пуговицы. Лишь являют миру то, что от них требуют правила приличия. Смотрят по сторонам, когда переходят дорогу. Скучны до бесконечности.
Я  же, Сара Лэнс, никогда не относилась к числу прилежных и хороших. Свои ночи я дарила тем, кто мог сорвать мне звездочку с неба, срывалась с крыш, разбивала коленки, не позволяла дуть на ранки. Разве что Лорел. Хоть сестра и относилась к числу "хороших", она была лучшей не только моей подругой, но лучшей во всем. Не редко я встречала рассвет, скованная наручниками в участке отца, когда тот поймал меня за небольшой шалостью и, пытаясь напугать, показывал на карманников, воров и убийц. И вместо страха прививал мне любопытство и желание разузнать - чем их так манит незаконная деятельность. Почему шумит адреналин в крови, и хочется новой дозы. Ведь с каждым моим появлением в участке (при помощи отца или отдать забытые бутерброды) количество преступников не уменьшалось, лишь росло. Они ошибались, судьба сама толкала их на то, что бы переступить законы. Или сами законы и правила были созданы для того, что бы через них перешагивали, перепрыгивали? Моя сестра - адвокат, отец - полицейский, а мать - профессор. И единственная паршивая в семье овечка - это я, преступница, воровка, профессиональный убийца, который не раздумывая достанет нож из ножен и провернет лезвия по самую рукоятку в груди при любом неосторожном движение.
Так почему на это задание послали не всепонимающую и мягкую орлицу, способную разговорить на любую тему любого; разговорчивого Палмера, которого все чаще хочется заткнуть чем-то вроде грязного носка; почти ровесника Джексона с его очаровательной улыбкой; доктора Штейна с его очками и сердобольными глазами поведется любая школьница и растает под его рассуждениями об очередной теории (второй носок получает он), а меня? Этих двоих, что ходят с пушками, я сразу отметаю. Мик и Снарт даже на преподавателей физкультуры не тянут. Не с их избитыми лицами, не с их взглядом "поди чего украсть". Они не вызывают симпатии, лишь желания спрятаться в самый дальний угол, закрыть глаза и ожидать, когда дуэт покинет комнату, страну, континент, планету. Я не умею нянчиться с детьми. С четырнадцатилетнего возраста я сама зарабатывала на свои карманные расходы, развозила по утрам газеты, но никогда не сидела с соседскими карапузами. Это делала моя сестра Лорел, Мать Тереза в семье Лэнсов. Любой ребенок, завидев ее белокурую копну волос, прекращал плакать, заливался смехом и хлопал в ладоши. Я часто шутила, что у Лори особая суперсила и что ей необходимо бросить зубрить законы и пойти в учительницы и воспитательницы, а еще родить своих. Мысленно добавляла - пять штук, располнеть и не от Оливера. Что бы перестала быть идеально-идеальной, что бы превратилась в обычную девушку. Но принцессы становятся королевами, а не пастушками - это вторая суперспособность моей Лори. Я любила этих двоих и сейчас люблю и желаю счастья. И даже искренне расстроилась, когда узнала, что моя любимая парочка распалась. Странно было делить с сестрой одного мужчину, еще страннее оказалось болеть за их семейное счастье.
[float=left][/float] В жизни каждой из нас наступал такой момент, когда одна из сестер Лоре мечтала стать другой. Правильная Лори одевала мою кожанку, на глаза - повязку, в которой я пряталась от собственных демонов, ее и печали, выходила на неспокойные улочки нашего города и играла во взрослые игры, пытаясь своим поступкам придать оттенок геройства. Отец сходил с ума, удивлялся в кого пошли его девочки и жалел, до безумия, что у него нет двух сыновей. А еще говорят, что с дочерьми проблем нет - выдал замуж и забыл. Вот только в розовых мечтах Квентина и Сара, и Лорел были наряжены в белое, он выдавал их под венец проверенным парням (и во всех мечтах это был не пропащий мальчишка Куин). Жаль, что этим мечтам не суждено сбыться. Лорел - отдала свое сердце закону, мое же утонуло в море. Плохая сестра Лэнс не редко заглядывала на парней хорошей сестры Лэнс, предпочитая ее выбор своему. Раз девочка, способная не видеть недостатки в других, обратила внимание на маминького сынка, коим являлся Оливер, значит он не так и плох. Раз он целуется в ночи с самой младшей Лэнс, значит, он не так и хорош для старшей, что доказывал вечер за вечером, речь за речью. Маленькие измены, переросшие в нечто большее, разбило два семьи и пять сердце. Мы были детьми, но это не означает, что мы не несли ответственность за свои проступки.
- Хорошая девочка Кэйтлин Сноу. Кофе не забудь. - Я первая поднимаюсь со столика, оставив пару баксов на столе, следую к выходу, не прикасаюсь кофе. Это заведение не вселяет в меня доверия, кофе даже на аромат и на цвет похоже на рыжую горячую жижицу. Наверное, я похожа на курицу-наседку, зовущую своих цыплят под крылышко, раз ловлю чей-то насмешливый взгляд на себе. Суживаю глаза, посылаю многозначительное "я убью тебя, твоих детей и дальнюю бабушку" одной лишь мимикой лица. Мужчина сжимается в кожаное сидение, бледнеет и хочет крикнуть мне в спину "стерва", я лишь довольная улыбаюсь. Благо, девчонка эту картину не видела. Я поднимаю руку, ловлю такси. Жестом приглашаю блондиночку занять место, после сажусь самая рядом. И только в такси, когда назвав водителю адрес, я отвечаю Кэйтлин.- На кладбище.

Десять дней. Восемнадцать часов. Тридцать шесть минут. Секунды Барбара уже не считала. Ее взгляд равнодушно скользит по уже опротивевшей обстановке в палате. Голова гудела от огромного количества обезболивающего, но это не помогало унять душевную боль, не помогало принять правду. Девушка вздыхает, проводя рукой по волосам. Она успела отвыкнуть от ощущения собственной беспомощности. Костюм дарил ей эйфорию силы и власти. Она была неуязвима. Тень в ночи. Отныне же Гордон лишь тень себя прошлой. Врачи с обнадеживающими, но до отвращения фальшивыми, улыбками уверяли ее, что шанс есть, что она еще сможет ходить, но рыжая им уже не верила. Перестала два дня назад. Может быть сдалась, а может быть просто перестала дарить себе надежду. Берегла себя от будущей боли, если ей действительно придется провести в кресле остаток жизни. Нет, она не собиралась жалеть себя, но пока единственное о чем она могла думать, это беспомощность. Инвалид. Ей все еще было трудно принять этот факт. Каждое утро она с ненавистью смотрела на свои уже безжизненные ноги и чуть ли не умоляла все небеса, чтобы ей удалось хотя бы пошевелить одним пальцем. Бесполезно. Каждый день приходил физиотерапевт, который делал ей массаж, показывал какие-то упражнения, чтобы избежать атрофии мышц, и избегал смотреть в ее глаза. Гордон старательно запоминала, и также старательно прятала глаза, чтобы никто не увидел, что скрывается в их глубине. Ей хотелось умереть. Все лучше, чем оказаться неполноценной.

Рыжая на локтях аккуратно приподнялась на подушках, чтобы сесть поудобнее, при этом избегая смотреть на свои безжизненные ноги, которые теперь ощущались огромным камнем на поясе, тянувшим ее к земле. Многочисленные трубки тянулись от вен на руках и носа к стойкам с растворами, которые поддерживали сейчас жизнь в бывшей Бэтгерл. Даже в ее голове это звучало ужасно. Равномерный писк приборов действовал на нервы. От смешения ароматов цветов с запахом латекса от многочисленных воздушных шаров кружилась голова. Сочувственные перешептывания медперсонала, когда они думали, что она спит, действовали на нервы и раздражали до зубного скрежета. А от взглядов и слов поддержки членов семьи и друзей становилось только хуже. Ей хотелось побыть одной, чтобы смириться. Когда-нибудь она научится шутить над своим состоянием, но определенно не сейчас, как воспоминания так свежи. У двери ее палаты дежурили полицейские. К тому же Бэтмен установил дополнительные меры безопасности, чтобы никто лишний не смог проникнуть внутрь. Стоило только кому либо переступить порог ее палаты, как сканеры тут же передавали сигнал в Бэтпещеру, фиксируя каждого гостя. Их общая паранойя никогда не была достаточной. Они даже не могли ответить на один вопрос — приходил ли Джокер к Бэтгерл или к Барбаре Гордон, дочери комиссара Гордона, известного соратника Бэтмена. Рыжая знала, что ответ этот важен. От этого зависела сохранность ее личности, а может быть и всех остальных, но не могла найти в себе сил, чтобы волноваться по-настоящему. Джокер пришел за ней, сломал ее и издевался.
Днем Барбара держалась. Ей даже удавалось улыбаться и шутить, поддерживать своих родных и друзей, которые приходили поддержать ее. Ей удавалось уверить их, что все в порядке, и они ей верили. У них просто не было иного выбора. Они просто сами хотели ей верить. Рыжей даже иногда удавалось убедить саму себя. Но хуже всего приходилось ночами. Не помогали даже снотворные. Потому что тогда приходят они. Кошмары. Местный психиатр нарочито веселым тоном убеждал девушку, что все это пройдет. Рано или поздно. Требуется время, чтобы такое травмирующее событие стерлось из памяти. Вот только рыжая была уверена на сто процентов в одном факте. Ей не забыть. Она обречена дергаться до конца своих дней, даже слыша обычный смех. А в голове еще долго будет отдаваться эхо маниакального смеха Джокера, когда он пытал ее и издевался. К счастью, события той ночи все еще оставались, как в тумане. Какие-то вспышки. Расплывчатые образы. Боль. Барбара искусала губы в кровь, чтобы не давать психопату возможности наслаждаться ее криками, но в определенный момент все же проявила слабость. Джокер не торопился, потому что знал, помощь не прибудет. И он был прав. Гордон даже не знает, сколько времени провела без сознания до того момента, когда ее обнаружили. Часы. Дни. Она потеряла много крови, и была на краю гибели. Ее вытащили в последний момент. Врачи признавали, что это чудо. Ее тяга к жизни была слишком сильна. Бэтгерл не сдается. Вот только неизвестно теперь, хорошо это или плохо. Она действительно осталась в живых. Или это была лишь иллюзия жизни, кто теперь может ответить на этот вопрос.

Барбара Гордон дергается, когда дверь в ее палату резко открывается, но когда в проеме вырисовывается знакомая фигура, не может сдержать улыбки, робкой, но настоящей. Ей приходится пару раз моргнуть и даже протереть глаза, чтобы убедить себя, что это не сон. С трудом сдерживается, чтобы не ущипнуть себя украдкой. Кто посмел уведомить его о том, что с ней произошло? Сразу же зачесались кулаки. Нет, она совершенно точно не собирается сдаваться.
Тони? — голос звучит хрипло, чужеродно. Дверь за мужчиной закрывается, но Барбара свободно выдыхает, она ни с кем его не перепутает. Это действительно мистер Старк, кому расскажи, не поверят, — Кто меня сдал? — она разводит руками, обводя площадь ее индивидуальной палаты и смеясь, но только хорошо знающий ее человек мог стопроцентно сказать, что это не искренне. У нее нет ни единой причины радоваться жизни.
Или тому, что теперь является ее жизнью. Неважно.

Это может прозвучать странно, но телепатия — самая проклятая из способностей. Максимова никогда не просила этого, впрочем, ее никто не спрашивал. Камень разума в скипетре Локи не предоставил выбора. Девушка даже не сразу и осознала, что изменилось. Ей даже показалось, что она сходит с ума, когда услышала в голове чужой голос. Ванда зажимала уши руками, умоляя прекратить_перестать, но голоса становились все громче, перекрикивали друг друга, боролись за лидерство. Многие мечтают о возможности читать мысли других людей, но даже не представляют, какой груз ответственности это влечет за собой. Вы будете умолять всех известных богов, только чтобы у вас забрали эти способности. Тщетно. От этого не убежать. Силу нужно подчинять, учиться ей управлять. Вот только в окружении у Ванды не было никого, кто мог бы ей подсказать. Каждый несет свой крест. Свои способности, которые надо держать в узде. Даже скорость Пьетро не так безобидна, как может показаться с первого взгляда. И может приносить с собой разрушение и смерть, в неумелых руках. Но ведь каждому человеку приятно, где-то глубоко в душе, считать, что ему хуже всего. Что он страдает больше всех, вот только все вокруг слишком сильно погружены в себя, чтобы замечать. И, конечно, очень сложно поставить себя на место другого, даже представить, что кто-то может страдать больше.
А уж тем более практически невозможно признать собственную эгоцентричность. Ванда уже один раз ошиблась, больше на эти грабли она не наступит. Нужно уметь признать собственную неправоту. Нужно научиться просить помощи в трудных ситуациях.
Поверьте мне, Чарльз, вы действительно легенда. По-крайней мере, станете легендой, — несколько горько усмехается Ванда, пожимая плечами. Ей знакомо это чувство, когда от тебя ожидают великих свершений. А ты не можешь найти в себе силы, чтобы сделать шаг вперед. Ведьме иногда казалось, что у нее на шее висит тяжеленный мешок, а она должна завершить марафон. Они идут медленно, шаг в шаг, в сторону озера. Максимова влюбилась в это место с первого взгляда. Здесь было тихо и спокойно. Даже если сюда приходили люди, то как правило, их разумы были умиротворяющими. Они садились на лавочки, читали книги или кормили уток, которых здесь всегда было слишком много. Они приходят сюда по той же причине, что и Алая Ведьма. Они ищут покоя и уединения, стараются оставить все свои проблемы за пределами озера. Это их маленький секрет. Ванда убирает руки в карманы штанов, щурится, смотря на солнце, и очень сильно старается держаться подальше от мыслей Чарльза, дает ему время свыкнуться, придти в себя. Дает время и себе, чтобы успокоиться и построить план дальнейших действий. Получается плохо. Она паникует. Сердце сильно и громко бьется в груди, словно пытается вырваться из грудной клетки, на свободу. Ванда лишь оттягивает неизбежное. Разговор с отцом, с Верховным волшебником земли. Она совершила действие, которое способно изменить ход истории.
[float=right][/float]Мир постепенно перекраивает сам себя. Подстраивается. Реальность держится на равновесии, все имеет свою цену. Она боялась этого вопроса. Глубоко вдыхает, поднимая глаза на Ксавье. Нелегко видеть своих кумиров в самом нелицеприятном свете. Признавать, что они ничем не отличаются. Очень сложно принять тот факт, что они на самом деле просто люди, не застрахованные от ошибок. И ген икс не является гарантом правильности и непогрешимости.
2006* год, — отвечает Ведьма, подготавливая себя к любой реакции мужчины. Кончики пальцев покалывает в предвкушении потоков силы. Ванда чувствует горячее алое пламя, текущее по ее венам. Но кажется, все не так уж и плохо. Чарльз довольно спокойно принял факт перемещения во времени. Видимо, он достиг той точки, когда уже ничему не удивляешься и просто позволяешь течению нести себя. Примерно также часто чувствовала себе и сама девушка, каждый раз, когда ее сила приводила к непредсказуемым последствиям.
Я еще не родилась в вашем времени, — добавляет девушка спустя пару мгновений, а после замолкает, давая Чарльзу время переварить полученную информацию. Это не так-то и просто. Ванда чувствует его сомнения, пытается облегчить груз его вины, но понимает, что по большому счету, ничего не может сделать. Только ждать, оправдываться. Пытаться обелить себя в его глазах. А потом искать способы вернуть его домой, потому что без Чарльза Ксавьера ее мир существовать не будет. Он будет разрушен до основания. Изменен до неузнаваемости. Чарльз может и сам не осознает свою роль в переплетении мироздания. И Ванде нужно убедить его.

*про год я уже говорила хдд

Скоро будет, только пришел.